Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

Лошади встали перед перегородившей просеку валежиной. До завала оставалось метров тридцать.

И тут настороженную тишину разорвал хриплый голос из-за завала:

— Эй! Кто такие?

— А вы кто? — вопросом на вопрос ответил Лапников.

— Вот счас пальнем по вас, узнаете, кто такие.

— Пальнуть дело не хитрое, — встрял в перекличку дед Кочня, — да только мы безоружные, нам пальнуть нечем. Да и чего палить-то? Немец ушел, в кого теперь палить? Не в кого. Все свои.

— Знаем мы этих своих, насмотрелись… А ну слазьте с телеги! — велели из-за завала. — И руки в гору. Поглядим, какие вы свои.

— Так мы и так собирались слазить: вишь, валежина, мать ее. Не пройти, не проехать.

Первым с телеги стал спускаться дед Кочня. Но не сбоку и не спереди, а сзади. Там он принял от Лапникова пулемет, повесил на торчащую из копны слегу. Помог спуститься старшине. У того позади за поясом пистолет, за голенищем сапога граната.

Старшина отряхнул солдатские галифе от прилипшей травы, поправил ремень, расправляя складки на вылинявшей гимнастерке, поправил фуражку с красной звездой и пошел к завалу вразвалочку, попыхивая самокруткой и позванивая медалями на выпуклой груди.

Вот он остановился, поставил ногу на лежащий отпил, спросил насмешливо:

— Ну где вы там прячетесь, аники-воины? Или медвежья болезнь напала?

Над завалом показался пожилой небритый человек в расстегнутом брезентовом дождевике, с немецкой винтовкой в руках, ствол которой смотрел куда-то в небо. Из-под дождевика виднелся черный пиджак, серая рубаха-косоворотка, поверх пиджака болтался потертый бинокль.

— Никак и впрямь свои? — произнес он, разглядывая старшину. — А документ какой-никакой имеется?

— А какой тебе документ нужен, папаша? — удивился Лапников. — Могу показать красноармейскую книжку, хотя я уже не красноармеец по причине своей инвалидности, а паспорта еще не получил, — и дернул полупустым рукавом гимнастерки. — Мне тоже интересно знать, кто вы такие и что здесь делаете.

— Мы-то? Мы-то детдомовские, — замялся было человек в дождевике. — Домой возвращаемся.

— И где этот ваш дом?

— От Новолукомля недалече будет.

— Так вы что, с ребятней, что ли?

— А с кем же еще? С ней самой. Семнадцать человек осталось от всего детдома. Да одна воспитательница. Ну, и я сам, завхоз этого дома. Охримич моя фамилия. Остальные кто погиб, кого в неметчину угнали… А вы кто?

— Мы тоже домой движемся. Партизанили. На Смоленщину идем. Тут недалече уже.

Из-за завала показались две ребячьи физиономии, уставились с любопытством и страхом на старшину. Тот кашлянул, точно ему в горло песок попал, сплюнул окурок, придавил подошвой сапога, потом помахал над головой рукою. Тотчас же от повозки отделился Кочня, двинулся к завалу. Но без пулемета. Петруша Мануйлович встал на повозке, замахал обеими руками.

— Чегой-то вы размахались-то? — с опаской спросил человек в дождевике, переложил винтовку с руки на руку — и детские мордашки тут же исчезли.

— Не бойтесь, — успокоил Лапников. — Своим даем знать, чтоб не опасались. — Пояснил: — Сзади обоз идет, целая деревня. Вернее сказать, что от нее осталось.

Подошел Кочня, снял картуз, вытер рукой плешивую голову, спросил:

— Свои, что ли?

— Свои. Детдомовские.

— То-то ж я и вижу: позади завала вроде как ребятня возится.

Сзади нарастал скрип и громыхание телег, фырканье лошадей, приглушенные голоса. Подошел Филипп Васильевич, тоже поинтересовался, кто да что. За ним уже напирали бабы. С той стороны над завалом, как грибы, появлялись все новые и новые детские мордашки. В основном лет десяти, и все больше девчушечьи. Но тут же с боков выросли два подростка с немецкими автоматами и молодая женщина с винтовкой.

— Та-ак, — произнес Филипп Васильевич, сбил на затылок картуз и стал подниматься на завал.

Оказавшись на его вершине, покачал головой, разглядывая противостоящее войско. Среди зарослей молодого сосняка таились лошади и подводы.

— Вот что, — заговорил он, повернувшись боком и к тем и другим. — Я есть командир бывшего партизанского отряда и председатель колхоза. Зовут меня Филипп Васильевич Мануйлович. Мы возвращаемся домой, поскольку немца погнали на запад и надо начинать мирную жизнь. Завал мы сейчас разберем, дорогу откроем. А пока надо устраиваться на ночь, потому как, похоже, собирается гроза… — Повернулся к детдомовцам и спросил: — Есть возражение с вашей стороны?

— Нету возражениев, — ответил за всех бывший завхоз.

— Тогда за дело.

У костров собралось все население лесного становища, доедали жареную рыбу и кашу. В отблесках уходящего дня виднелись телеги, над которыми раскинулись шатры из немецкой прорезиненной ткани, жующие траву лошади, палатки и шалаши. Сизый дым поднимался к верхушкам сосен, растекался между стволами.

Солнце поглотила наползающая с запада туча. Погромыхивал еще неблизкий гром, пульсировали всполохи молний. В лесу быстро темнело.

У штабного костра напротив Филиппа Васильевича сидели завхоз детдома, воспитательница, еще совсем молодая женщина, и два подростка, не расстающихся с автоматами, — все сосредоточенно и угрюмо смотрели на огонь. А по бокам свои: кузнец Сосюра, старшина Лапников, дед Кочня, Лизавета, командир хозвзвода Евдокия Горобец, другие бабы и мужики.

Воспитательница рассказывала:

— Как немцы заняли Минск, так нам и дали команду на эвакуацию. Было у нас несколько лошадей и подвод, на них погрузили, что могли, усадили маленьких и пошли. Железную дорогу уже бомбили вовсю, так мы пошли лесами, стороной от больших дорог, надеялись, что Красная армия вот-вот соберется с силами и погонит немцев назад. Была у нас карта, ученическая. С ней мы часто ходили в дальние походы с ребятами из старших групп, учились ориентироваться в лесу, наносили на эту карту деревни и дороги. Поэтому поначалу шли уверенно, держа направление на восток, надеялись, что выйдем к Орше, а там уж решат, идти нам дальше или оставаться. Главное, думали, чтобы нам через большие реки не переправляться. Шли с нами и другие беженцы, но не так уж много. Большинство направлялись в сторону железной дороги, надеялись на поезда.

— Поначалу нас преследовали пожары. Особенно по ночам было видно, как на западе поднимается зарево и становится все ярче. Потом зарево стало расти южнее и севернее, и самолеты немецкие летели над нами куда-то дальше, и оттуда слышались бомбежки. Потом и впереди стали возникать зарева пожаров. Выходило, что мы со всех сторон окружены этими пожарами. Но все-таки продолжали двигаться на восток, на что-то надеялись…

Завхоз и сурового вида подростки с автоматами молча слушали воспитательницу, иногда согласно кивая головой.