Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

Павел спустился с холма вниз, слез с лошади возле одинокой ветлы и пустил кобылку пастись, а сам, сняв гимнастерку, постелил ее на траву в тени дерева, вынул из футляра баян, всунул руки в ремни, склонил голову к мехам и повел тихонько грустную мелодию русской народной песни о том, как «в той степи глухой умерал ямщик». Играть на баяне Павел научился в госпитале, еще в тот первый раз, когда получил ранение от бежавшего с золотого рудника зэка. Оказалось, что у Павла очень даже хороший слух, а хозяин баяна лежал с ним в одной палате. Выписавшись из госпиталя, Павел купил себе баян и почти не расставался с ним, разве что в тех случаях, когда тащить его с собой было никак нельзя. В заградотряде он играл по вечерам, когда стояли в Камышине, уходя в свободные часы на берег Волги, в Камышине его и оставил, в надежде, что вернется. Вернуться не пришлось. Новый баян, значительно голосистее прежнего, приобрел в Чкалове на толкучке, с ним и поехал на полустанок «85-й километр».

Павел играл, глядя затуманенными глазами в степную даль, исходя в тоске одинокой своей душою, размягченной мелодией до такой степени, что хотелось биться головой об землю, кричать, плакать и еще бог знает что делать с собой, но он только крепче стискивал зубы и стонал утробой своей, повинуясь плачущим на все голоса ладам.

На людях он играл редко, и то после изрядного подпития.

— Тебе звонили из управления, — сказала Дарья, едва Павел переступил порог своей квартиры. — Просили срочно позвонить.

Павел покрутил ручку телефона, назвал телефонистке номер, стал ждать. Наконец издалека донесся едва слышный голос, пришлось напрягать слух и по нескольку раз переспрашивать. Выяснилось, что на его место направляется сержант госбезопасности, ему, Кривоносову, надо сдать этому сержанту дела и явиться в управление. И на этом — все.

Павел повесил трубку, дал отбой и опустился на лавку.

Дарья смотрела на него, теребя в руках вафельное полотенце, в черных продолговатых глазах ее ожидание и мольба.

— Вот так-то вот, — произнес Павел, избегая ее взгляда. — Кончился мой санаторий: вызывают за новым назначением. А куда пошлют, не знаю.

— А как же я? — тихо спросила Дарья. И уточнила: — А как же мы с Антошкой? Куда же нам теперь?

Будто Павел знал, как и куда.

— Как только выяснится, сразу же позвоню, — пообещал Павел. — А там видно будет.

Он знал, что видно не будет, потому что могут из управления прямым ходом отправить к черту на кулички, не дав ни дня на что-либо другое, не имеющее отношения к делу. Была бы Дарья его женой, тогда другое дело, а так… Позвонить он, конечно, позвонит, но этим, скорее всего, и закончатся их отношения. Разве что попытаться вызвать ее на новое место службы. Но, опять же, кто она ему? Случайная попутчица, прилепившаяся к одинокому мужику. В городе она на него и не взглянула бы. Хотя, как знать: мужиков нынче и в городе недобор.

Павел глянул на стенные ходики: четырнадцать-тридцать. Мотодрезина с его сменщиком будет через два часа. Еще часа через два-три пойдет назад, то есть как только появится окно в беспрерывном потоке воинских эшелонов. И все кончится. И не будет ни степи, ни казахов, ни этих стен, ни этой кровати, ни стола, ни лавок, ни этих ходиков. Конечно, что-то будет, но совсем другое.

Павел хлебал щи с сайгачиной, смотрел в стол. Дарья собирала его вещи. Антошка в углу возился с черепахой, кормил ее листьями капусты, поглядывал на Павла материными угольными продолговатыми глазами.

Сержант оказался молодым парнем, но уже хлебнувшим фронта: орден Красной звезды и три медали сияли и звенели на его выпуклой груди, желтели две нашивки за ранение. Он осторожно спустился с приступков дрезины, встал, опираясь на палку, недоверчиво огляделся, точно сомневаясь, туда ли попал. Вслед за ним на землю сошли молодая женщина и две девочки лет трех-четырех. Сверху подали мешки и чемоданы, корзины и узлы. Машинист предупредил, что у Кривоносова всего сорок минут.

Павел оглянулся на Дарью, стоящую чуть поодаль, что-то дрогнуло в нем, и он коротко бросил:

— Собирайся, поедешь со мной.

Дарья охнула и кинулась в дом.

Почти три дня Павел с Дарьей и ее сыном добирались до Чкалова, бывшего Оренбурга. Сперва до Актюбинска на перекладных, потом в Актюбинске втиснулись в вагон пассажирского поезда Ташкент-Москва. Кривоносову еще повезло: начальник местного отдела госбезопасности вошел в его положение и выписал проездные документы на троих. А мог и не выписать: мало ли кому взбредет в голову таскать за собой чужих жен, выдавая их за своих. Но дело, конечно, не только в доброте и отзывчивости начальника, а в том, что наши войска гонят фашистов в хвост и гриву, и уже почти на всем протяжении фронта вышли к государственной границе — отсюда и смягчение режима перемещения граждан с одного места на другое. Вот и ташкентский поезд битком набит возвращающимися в Москву «вакуированными»: артистами, музыкантами и прочим невоенным и мало полезным для войны людом. И среди них прорва евреев.

Впрочем, Павел их особо не выделяет из общей массы спешащих на запад возвращенцев: для него все люди на одно лицо. А евреи ничего плохого ему не сделали. В Сибири, где жил Павел, их вообще не было, а если и встречался какой-нибудь из них, то от прочих почти не отличался. Другое дело, когда их много собирается в одном месте. Тогда они становятся не просто заметными, а весьма от других отличимыми своей горластостью и желанием показать свое отличие. Впрочем, и другие нацмены ведут себя таким же образом, как бы давая понять, что их много и они друг друга в обиду не дадут. Но Павел знал, что все это от страха. И если копнуть поглубже, до самого нутра, то там можно найти и такое, за что можно отправлять всех скопом куда-нибудь подальше — туда, куда Макар телят не гонял.

В Чкалове Павел, оставив Дарью с сыном на вокзале, сразу же отправился в управление госбезопасности. Там поначалу его хотели определить в один из фронтовых отделов Смерша, но медкомиссия забраковала, и ему предложили ехать в Сталино представителем этого же самого Смерша во вновь формируемую воинскую часть: туда требовался человек — помимо всего прочего — с боевым опытом. Пока шло оформление, Павел надеялся, что ему вернут звание капитана, но об этом речи так и не возникло, а самому поднимать вопрос о восстановлении было не по себе. Зато он выпросил два дня для устройства жены и ребенка.

— А вы разве женаты? — удивился начальник отдела кадров.

— Больше года вместе живем, — не стал вдаваться в подробности Павел.

— И кто ваша жена?

— Учительница по физике и математике в старших классах.

— Грамотные люди и нам нужны, — сказал кадровик. И посоветовал: — Найдите квартиру, а потом приведите вашу жену к нам. Если у нее анкета в порядке, возьмем к себе. Если нет… Учителя везде нужны — устроится.