Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

— Я и сам удивился, — сказал, подняв глаза на Ивана Ларионовича, — написал, а сомнения бередили: посылать али не посылать? И тебе потому ни слова не сказал. Послал книгопродавцу Василию Сопикову.

Радость его распирала.

— Разговор у меня прежде был с ним. — Шелихов сунул руку в карман, достал письмо. — И вот он пишет, — пробежал глазами по строчкам, — в Суконной линии продают и в «Аничковом доме». Цену установил Сопиков книжице — восемьдесят копеек. А? — глянул на Ивана Ларионовича. — Думаю, много запросил. Я за ценой не гнался, но покупают, пишет, — вскинул руку и взмахнул с утверждением и восторгом, — покупают и многие даже спрашивают — не будет ли продолжения? Во как!

Он вновь взял книжицу в руки. Перевернул страницу. Печатные буквы его завораживали. Взгляда от страницы оторвать не мог. Глаза пробегали строчки, вроде бы и не им написанные, и вновь возвращались к началу. То, что было выведено пером в долгие ночи в Охотске, сейчас, напечатанное, читалось совсем по-иному, приобретя значительность и вес. Трудно было поверить, что это рождено в его сознании, когда он, сидя у печи, смотрел в пляшущий огонь, веря и не веря в саму возможность написания этих слов.

— Вот, вот, глянь, — побежал Шелихов пальцем по строчкам, — здесь всё о нас! И как плыли, и как крепостцу заложили на Кадьяке, что увидели, с кем встретились.

И, не в силах сдержать себя, обхватил Ивана Ларионовича за плечи. Всегдашняя его неуёмность бурлила, вскипала в нём, выплёскивалась через край, ища выхода в немедленных действиях. Такая уж это была натура, что обязательно требовала движения, шага, решительного жеста.

Шелихов мотнулся по комнате, сел на обруганный им когда-то дедовский сундук. Не знал, где и пристроиться, больно взбудоражила его книжица в неполных два десятка страниц.

— Представь, — сказал вдруг изменившимся голосом, в котором зазвучал скорее не восторг, но затаённая грусть, — ни меня, ни тебя не будет, но люди прочтут книжицу и узнают о наших делах. А?

Сорвался с сундука, зашагал по комнате. Лицо у него пылало, глаза сияли.

Голиков из-за стола поглядывал на него, и невольно заражаясь его восторженностью, но одновременно верный купеческой расчётливости, думал: «Книжица — хорошо. О компании много людей узнает, и сил ей это придаст. На Руси не о каждом купце пишется. Голову можно и повыше поднять. С поставщиками поговорить круче. Им тоже резон есть дело иметь с теми, о ком в книжках прописано. Гришка хорошо придумал. На пользу делу». А мысли бежали дальше, и он неожиданно пожалел, что не может так вот обрадоваться, как обрадовался Шелихов. Испытать его восторг. «Старею, наверное, — решил, — старею». Но пришла и другая, успокаивающая мысль: «Но коли радости Гришкиной не испытываю, однако смысл вижу глубже». И эта промелькнувшая в сознании дума согрела и успокоила его. Иван Ларионович одобрительно кашлянул, сказал:

— Присядь.

И, дождавшись, когда сел Григорий Иванович, спросил:

— В губернаторстве был?

Ещё весь в радостных мыслях, Шелихов остановился посреди комнаты.

— В губернаторстве, говорю, был? — повторил Голиков, возвращая его на землю.

— Был, был, — воскликнул Григорий Иванович, — сейчас расскажу.

...Письмо книгопродавца Василия Сопикова и перевязанную бечёвкой стопочку книжек Шелихов получил утром. Первым желанием было — немедля к Ивану Ларионовичу. Однако он знал, что его ждёт чиновник в губернаторстве с разговором об Охотской навигаторской школе, устройстве в неё молодых алеутов. И как ни велика была радость по поводу издания записок и желание поделиться ею с компаньоном, но Шелихов решил прежде повстречаться с чиновником. Накануне в разговоре тот ему сказал:

— Такое невидано: алеутов в школах учить. Не знаю...

Сухие губы чиновника вытянулись в нитку, блёклое лицо стало кислым.

Сегодня Шелихов во что бы то ни стало хотел добиться своего.

Собираясь в губернаторство, сунул в карман несколько книжиц с единственным желанием — показать Голикову, однако первому на стол выложил книжицу чиновнику. Получилось это неожиданно. Вошёл в присутствие — и будто кто под локоть подтолкнул. Достал книжицу и под нос чиновнику сунул.

— Вот, — сказал, — смотри! Уже и в столице о нас читают.

Чиновник с неуверенностью книжицу взял, пробежал глазами по титулу, и лицо у него озаботилось.

— Так, так, — сказал невнятно, — ну что ж... Да, конечно... — и запнулся. Но тут же поднялся из-за стола и, придерживая книжицу, сказал: — Я доложу его превосходительству.

Шелихов такого не ожидал.

К губернатору он просился неоднократно, но ему любезно отвечали, что генерал примет обязательно, однако не сейчас. И объясняли: занят делами спешными. Что за тем стояло, Шелихов понять не мог, так как Голиков обстоятельно, чуть ли не слово за словом обсказал свой разговор с генералом. По всему выходило, что губернатор компанию поддерживает и, больше того, — готов споспешествовать её успехам. А тут отказ за отказом принять для разговора... Ничего понять было нельзя.

А генерал свои резоны имел.

Российский чиновник, известно, в делах на тройке не скачет. Ни к чему такое чиновнику. Объясняется это многим. Расстояния-де в России большие, дороги длинные, да и плохи к тому же, климат суров да перепадчив, и ещё, и ещё причины приводят разные. Но главное не выскажут. А оно и глупому давно известно. Чиновник российский всегда наверх заглядывает — как там и что? И слово с нужных высот ждёт трепетно. И вот коли будет слово — и дело будет. А коли нет — не спрашивай, голубчик. Зря трудить себя станешь. Все хлопоты попусту. Так было, так есть. Надеются, правда, некоторые, что впредь изменится, ну да, наверное, напрасно.

Так и с генералом получилось.

Дело в том, что в Питербурхе заминка вышла. То было, письмо генералу Фёдор Фёдорович Рябов — чиновник, как известно, высокий — написал. Затем другое. И всё подробно, разумно объяснил. Кстати заметить надо, что в рассуждениях в России никогда недостатка не было. И генерал ласково, дельно с Голиковым поговорил, причём и от себя немало толкового прибавив. И вдруг письма из Коммерц-коллегии приходить перестали. Вот тут и объявился резон задуматься: принимать али не принимать купчишку?

Вошёл чиновник, от дверей поклонился, сказал:

— Его превосходительство ждут.

Лицо у него было иное, чем прежде. Внимательность в чертах объявилась и даже любезность некая. Губы полнотой налились и округлились радостно.

Входя в генеральский кабинет, Шелихов широкими плечами чуть ли не весь дверной проем занял.

— Богатырь, богатырь, — сказал генерал, — таким и представлялся. Да, именно таким...

Разговор начался с расспросов о книжице. Когда написал, кто присоветовал сим делом заняться, какую цель имел господин Шелихов, предприняв издание?