Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

Мужик перелез через наваленные горой неподъёмные камни, нырнул в темноту.

Баранов укрепил в стене факел, повернулся к расчищавшему проход мужику, спросил:

— Кашляешь? Давно это у тебя?

Тот не ответил.

— Ты вот что... Вечером ко мне зайди. Настой дам травный, отмякнет в груди.

Мужик поднял лицо и посмотрел на Баранова, но управитель уже долбил лопатой в стену. Из-под лопаты сыпалась земля, и пыль заволакивала ход, пригашая свет факела. Пламя начало мигать, гаснуть. Баранов откачнулся от стены, опустил лопату.

— Нет, — сказал, — так негоже. С такой работой к берегу не пробиться. Задохнёшься.

В глубине прохода, в темноте, послышались голоса.

Баранов поставил лопату к стене, взялся за факел, высветил свод. Увидел: над головой клубилась пыль. Факел чуть не погас.

Из темноты выступил Кильсей. Спросил:

— Чего тут? Андреевич, дерево даём самое лучшее.

Баранов высвечивал свод. Лицо его в неверном свете выглядело сосредоточенным.

— Андреевич, — в другой раз позвал Кильсей.

— Постой, — ответил Баранов, и только опустив факел, сказал: — Плохо дело, так не пойдёт. — Показал на груду камней: — Садись.

Присели, ожидая, что скажет управитель. Пыль спускалась со свода, хрустела на зубах, ложилась на лица.

— Надо колодцы пробивать, — сказал Баранов, — они дадут воздух. Дым, пыль вытягивать будут.

Чернобородый иркутянин задрал голову, посмотрел на свод.

— Это дело, — сказал, — как мы раньше не доглядели. Сподручней будет.

— Рухнет свод, — возразил Кильсей.

— Не рухнет, — неожиданно возразил мужик со слабой грудью, — в Знаменском монастыре, в Иркутске, так же вот ход тайный рыли, и через каждые двадцать сажен продушины пробивали. Ничего, держало.

Баранов поднялся на ноги.

— Решено, — сказал, — закончив ход, отдушины завалим. — Повернулся к мужику, сказавшему о Знаменском монастыре, похвалил: — Молодца, соображаешь. А то — барщина, барщина...

Мужик понял, что управитель слышал его разговор, но промолчал.

— А вечером зайди, — сказал ему Баранов, — непременно зайди. Дам траву, полегчает. — И оборотился к Кильсею: — Поставь пяток мужиков колодцы бить. Время не ждёт.

Управитель вылез из тайного хода, обдёрнул разорванную о камни полу камзола, остановился, расставив ноги. Перед глазами, после подземельной темени, клубилась чернота, но отвалило ослепление, и взору открылся залив, во всей широте выказались строящиеся крепостца и город. Теперь вовсе отчётливо проступили будущие улицы, площадь, бастионы и форты. Увиделись причалы, и легко домыслить было стоящие у пристани галиоты, белые паруса шныряющих по заливу лодей. И Баранов увидел и паруса, и лодьи... Незаметно, исподволь, но он, купец каргопольский, поднял житьё россиян на новых землях ступенью выше. Трёхсвятительская крепостца, что ни говори, а игрушкой была в сравнении с разворачивающимся на берегу Чиннакского залива городком. Но даже не в размерах была суть. Здесь, в Чиннакском заливе, явственно обозначилось: за крепостцой и городком не купец, как за зимовьем, стоит, но держава. Баранов теперь был уверен: городок и крепостцу, которую вскоре назовут Павловской, к осени они построят.

...Никогда не было так ясно небо над Северо-Восточной компанией, никогда не поддувал так ветер в её паруса, и — главное — не было у неё таких матросов, что ныне стояли на вантах и могли даже под шквалом вести судно по курсу. Однако в глубоком трюме скользящего по волнам галиота компании объявилась пробоина, о которой не знал пока Баранов, да и Шелихов.

Ясский мир был подписан. Турция признала присоединение Крыма к России и новую русско-турецкую границу по Днестру и Кубани. В Питербурхе победу отпраздновали с подлинным триумфом, и императрица, утомлённая поздравлениями, отправилась в загородную резиденцию Саари-сойс.

Секретарь императрицы Безбородко в дружеской беседе с Александром Романовичем Воронцовым сказал:

— Положение на юге ныне не беспокоит государыню. Да оно и очевидно — основные вопросы здесь решены.

Личный секретарь императрицы был настроен благодушно.

— Я полагаю, — сказал он, — что некоторое время спустя государыня займётся внутренними делами, и мы сделаем следующий шаг в развитии восточных начинаний в желаемом направлении. В нужное время я дам знать.

Однако шли дни, но Безбородко вести не подавал.

К изумлению переселившегося в Саари-сойс двора, императрица после нескольких дней, отданных развлечениям и отдыху, обратилась к предмету неожиданному.

Во время очередного доклада секретаря Екатерина задала вопрос, который сильно удивил и Безбородко, давно привыкшего ничему не удивляться.

— Сколько стоит говядина в Питербурхе? — спросила императрица.

Безбородко неопределённо сложил губы. Он знал, сколько стоит говядина, но хотел предугадать следующий вопрос повелительницы, ему была хорошо известна её слабость к парадоксам. Екатерина, желая слыть человеком, мыслящим оригинально, время от времени озадачивала своё окружение вопросами, которые ставили в тупик даже и людей, привыкших к придворным неожиданностям.

— Ну, ну, мой друг, — улыбнулась императрица личному секретарю.

Безбородко перебрал в голове возможное продолжение разговора и, не найдя ни малейшей связи между ценой на говядину и чем-либо из упоминавшегося в докладе, ответил:

— Копейка за фунт, ваше величество.

Императрица помолчала.

Безбородко, нагнув голову, ждал фейерверка, который бы ещё раз подтвердил необычный образ мыслей самодержицы. Но Екатерина самым обыденным тоном осведомилась:

— А какова цена на говядину в Москве?

Тут уж Безбородко мысленно обозрел не только сегодняшний доклад, но и все последние дворцовые веяния. Этот экскурс определённо свидетельствовал: ничего общего не было между говядиной и всем происходящим при дворе, хотя бы и за минувшие полгода. Безбородко уяснил это твёрдо, прежде чем назвал цену говядины в Москве.

— Хорошо, мой друг, — сказала императрица, разглядывая, по своему обыкновению, лицо секретаря так, как ежели бы она видела его впервые. Затем распорядилась: — Завтра поутру сообщите мне изменение цены на говядину за последние два года в Питербурхе и Москве. Одновременно я хотела бы знать, по какой цене вывозится мясо из России нашим купечеством через Питербурхский и Архангельский порты.

Ежели бы дворцовый этикет позволял, то секретарь императрицы с удовольствием хлопнул бы сейчас кулаком по лбу. Но это было невозможно, он только мысленно выругал себя за недогадливость, и словами довольно замысловатыми. Чего-чего, а выражений крепких секретарь императрицы знал предостаточно.

В этот же день последовал долго ожидаемый сигнал президенту Коммерц-коллегии. Ввечеру граф Воронцов прибыл в Саари-сойс. В сумерках у подъезда царского дворца, где были отведены апартаменты секретарю императрицы, остановился хорошо известный Питербурху выезд графа. А через несколько минут солдат, стоявший на карауле у подъезда, увидел за окнами апартаментов Безбородко чёткие силуэты гостя и хозяина. При свете свечей они, вероятно, что-то заинтересованно обсуждали, прогуливаясь против окон. Солдат отвернулся, отвлечённый звуком пастушьего рожка, нежно и тонко выпевавшего нехитрую песню.