Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Ты хочешь, чтобы она жила здесь? – спросила я, не зная, в какой мере он собирается ее простить.

– Конечно, – ответил он. – Мой долг – предоставить незамужней дочери крышу над головой, но если она думает, что я буду относиться к ней как отец к блудному сыну, то, боюсь, ее ждет горькое разочарование.

Задавать вопросы и дальше у меня не было желания, и я обратилась за информацией к Катерин, но та сразу же напустила на себя самое отстраненное выражение и сообщила, что ей почти нечего мне сказать.

– Но ведь она всего на год старше вас! – возразила я.

– У нас не было ничего общего, – отрезала Катерин и добавила со вспышкой прежней своей ревности: – Она была любимицей бабушки. Отсюда и ее фанатичная религиозность.

«Бабушка», как мне было известно, – это мать Эдварда, суетливая старушка, которая поддерживала самое папистское направление в Англиканской церкви и демонстрировала чудеса посредственности и долголетия.

– Она даже маму пережила, – размышляла вслух Катерин, – а когда папа уехал за границу после смерти мамы, в Вудхаммер приехала бабушка и заставляла нас каждый день молиться о смирении в нашей утрате.

– Разве это не ужасно?! – горячо вставил Патрик. – Такая тоска!

– А Маделин нравилось, – возразила Катерин. – Тогда-то она и стала религиозной. Папа потом говорил, что это вина бабушки.

– Не могу себе представить, что у Эдварда была мать, – заметила я. – Они не грызлись?

– Не ладили. – По моей просьбе Катерин добросовестно поправляла меня, указывая на американизмы. – Нет, они вполне ладили. Она была ему предана.

– Вообще-то, она была милая старушка, – добавил Патрик.

– А Маделин похожа на нее? – с надеждой спросила я, но у них обоих на лице промелькнуло сомнение.

– Фанатизм – это такое дурновкусие, – буркнула Катерин, а Патрик присовокупил:

– Не очень весело, когда тебе говорят, что ты обречен быть прóклятым и вечно гореть в аду.

В этот момент у меня зародилось недоброе предчувствие относительно этого монстра-падчерицы, а когда Маделин приехала из своего ирландского монастыря, у меня едва хватило смелости, чтобы встретить ее в гостиной.

К счастью, со мной был Эдвард. Когда ее провели в комнату, он холодно произнес:

– Маделин, добро пожаловать домой. – Несмотря на жесткие слова, что я слышала от него прежде, он поцеловал ее и продолжил: – Позволь тебе представить…

Я смотрела на нее, не веря своим глазам. Никто мне не говорил, какая она привлекательная. Я намеренно использую слово «привлекательная», потому что Маделин не была красива, как Аннабель, или прекрасна, как Катерин, но обладала какой-то мягкостью черт, победительной округлостью, которой не могут противиться многие мужчины. Она была миниатюрная, как я, и чуть пухленькая. Смотрела с непередаваемым выражением своими спокойными голубыми глазами под чуть вьющимися светлыми волосами. Я не могла представить себе девицы милее и послушнее.

– Здравствуйте, кузина Маргарет, – поприветствовала она, обведя заинтересованным, но не враждебным взглядом мою шарообразную фигуру, после чего закрыла свой маленький, похожий на розовый бутон рот с такой окончательностью, что я подумала, она вообще больше не скажет мне ни слова. Она повернулась к отцу. – Спасибо, папа, что принял меня, – вежливо проговорила Маделин, – но если все пойдет хорошо, то, думаю, я не буду долго затруднять тебя. Я подала заявление на должность сестры милосердия в Ист-Эндской благотворительной больнице моего ордена и намереваюсь начать работать там при первой возможности.

– Но я думал, ты оставила орден! – со злостью воскликнул Эдвард.

– Да, оставила. Я поняла, что не гожусь в монахини в монастыре. Для меня такое строгое послушание слишком затруднительно. Но орден по-прежнему готов помогать мне, и когда я решила стать сестрой милосердия…

– Но ты, конечно же, не можешь быть сестрой милосердия! В жизни не слышал ничего нелепее!

– Не думаю, что мисс Найтингейл согласилась бы с тобой, папа.

– Меня не интересует мисс Найтингейл! – прокричал Эдвард, он уже пребывал в ярости. – Я тебе категорически это запрещаю!

– Да, папа, ты запрещаешь, но мой долг подчиняться Господу, как и всегда, сильнее моего долга подчиняться тебе.

Я бы никогда в жизни не осмелилась сказать такие слова Эдварду. Закрыв глаза в ожидании вспышки его гнева, я услышала откуда-то издалека чуть дрожащий голос:

– Кузина Маделин, вы, вероятно, устали после долгого пути, вам наверняка хочется отдохнуть. Позвольте, я покажу вашу комнату наверху.

Я удивилась, поняв, что этот голос принадлежит мне, но Маделин оставалась спокойной, а Эдвард не сделал попытки прервать меня. Я вывела ее из комнаты, прежде чем он успел взорваться, и поспешила вверх по лестнице, не закрывая рта: говорила о новых обоях в ее комнате, о путешествии поездом из Холихеда, спрашивала, не хочет ли она перекусить, не принести ли ей чая.

– Вы очень добры, – ответила она, благодарно глядя на меня, – но я могу подождать до обеда.

А когда я, уставшая, опустилась на кровать, она утешительно добавила:

– Знаете, вы не обращайте внимания на мои с папой отношения. Он давно привык к тому, что я – полная противоположность Катерин.

– Противоположность? – слабым голосом переспросила я. – Катерин?

– Конечно! Катерин считает, что если она перестанет быть послушной дочерью, то наступит конец света, а я считаю, что конец света наступит, если я стану покорной дочерью. Кстати, поскольку папа уже, наверное, подыскивает мне мужа, я буду вам крайне признательна, если вы передадите ему, что ни сейчас, ни когда-либо в будущем замуж я не собираюсь. Спасибо.

– Но…

– Вы проводите меня в детскую? Хочу посмотреть маленького Томаса. Обожаю детей. Знаете, когда-нибудь, если у меня будут средства, я мечтаю открыть приют для подкидышей.

– Как это благородно, но… в таком случае вы бы разве не хотели иметь собственных детей?

– Не выходя замуж? – спросила Маделин с очень серьезным видом, а потом разразилась таким заразительным смехом, что я не могла не присоединиться к ней. – Пожалуйста, поймите меня правильно, – сказала она наконец. – Брак – священный и благословенный институт, он как нельзя лучше подходит для человеческой расы, но Господь никогда не предназначал его для всех, верно? Такая простая истина, о которой трагически забывают женщины; их с колыбели обучают подчиняться диктату общества, а не воле Божьей. Да, здесь красивые обои. Занятно видеть новые веяния в убранстве дома! Одна из самых привлекательных черт американцев в том, что на них не давят века устаревших идей.

И после этого духоподъемного замечания все следы неловкости между нами исчезли, и вскоре я уже спрашивала себя, как долго удастся мне удержать ее с нами на Сент-Джеймс-сквер.