Вячеслав Маркин - Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель...

Все 13 лет жизни в Петербурге Степан Крашенинников работал с камчатскими материалами и писал книгу. Для того времени это была совершенно особенная книга. Всякий, кто отправлялся исследовать этот вулканический, снежный полуостров, читал или даже брал её с собой.

Работая над книгой, Крашенинников мысленно снова плыл по порожистым рекам в долблёной лодке (бате), мчался по снежной целине, погоняя собак «оштолом», сидел в жарко натопленной юрте ительменов, слушая заклинания шамана, сеял в камчатскую землю семена огородных растений.

Восемь раз пересекал учёный Камчатку, одних только речек и ручьёв в его книге упомянуто около семисот. Заключительную главу первой части книги он озаглавил «О проезжих камчатских дорогах», объяснив: «хотел бы... чтоб читателю, желающему ведать расстояния от места до места, не было нужды трудиться в исчислении вёрст... и видно было бы, сколько где в дороге ночевать должно».

Во второй части книги, названной «О выгоде и недостатках Камчатки», рассказал Крашенинников об «огненных горах», о «горячих ключах», минералах и металлических рудах, о морских приливах и отливах, о животном мире и растениях. Специальная глава «Где какая погода бывает и в которое время» посвящена климату: «На западном побережье лето весьма неспокойно, мокро и холодно, а причиною тому великое восхождение паров и около лежащие нетающим снегом покрытые горы...» В центральной же части полуострова, в верховьях реки Камчатки «...будто на другом свете: потому что и земля там выше и воздух светлее и чище».

Крашенинников признает, что земля эта «бесхлебное место и нескотное», страдает от землетрясений, извержений вулканов и наводнений, но нет в ней «неспокойства от летнего жару и зимнего холоду» и «...к житью человеческому не меньше удобна, как страны всем изобильные».

Третья часть книги отражает впечатления от встреч с «камчатскими народами». Это настоящий этнографический очерк, подобного в русской литературе ещё не было. Очень подробно описал Степан Петрович повседневную жизнь «людей каменного века»: «Топоры у них делались из оленьей и китовой кости, также и из яшмы... Они ими долбили лодки свои, чаши, корыта и прочее, однако с таким трудом и с таким продолжением времени, что лодку три года надлежало им делать...» Он видел у камчадалов иглы из соболиных костей, ножи из горного хрусталя на деревянных черенках и хрустальные наконечники для стрел, приспособления из дерева для получения огня трением.

В заключительной части книги Крашенинников перешёл к изложению истории русского освоения Камчатки: как попал на неё сподвижник Семёна Дежнёва Федот Попов, как прошёл по этой земле Владимир Атласов, как появились первые русские селения...

В 1755 году книга была закончена и сдана в типографию. Крашенинникову минуло сорок лет, он занимал в русской науке заметное место. Вместо своего бывшего начальника Герарда Миллера, разжалованного графом Разумовским в адъюнкты, он стал ректором академического университета и гимназии при нем. Жалованье как профессор получал 660 рублей, но материально продолжал нуждаться. Здоровье его было подорвано, и жизнь оборвалась преждевременно. Большая семья осталась без средств к существованию.

Современник Крашенинникова, писатель А.П. Сумароков именно о нём сказал устами одного из героев в пьесе «Тресотинус»: «А честного-то человека детки пошли милостыню просить, которых отец... был в камчатном государстве... А у дочек-то его... даром то, что отец их был в Камчатном государстве и для того, что они в крашеннином толкаются платье, называют их крашенникиными».

Наследниками Степана Крашенинникова можно считать двух его учеников. Константин Щепин, помогавший в ботанических сборах в Петербургской губернии, три года учился в Голландии, посылая письма своему учителю, потом стал доктором медицины, не забывая и ботаники. Одно из открытых растений он назвал именем Крашенинникова.

Второй ученик — Иван Лепёхин, как и Крашенинников, сын солдата, обошёл в своих экспедициях Поволжье, Урал, Западную Сибирь и Север Европейской России и выпустил книгу «Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского государства».

Герард Миллер, завершивший издание книги Крашенинникова, писал в предисловии к ней: «...Конец житию его последовал в 1755 году февраля 12 дня, как последний лист сего описания был отпечатан. Он был из числа тех, кои ни знатною природою, ни фортуны благодеянием не предпочтены, но сами собою, своими качествами и службою произошли в люди... и сами достойны называться начальниками своего благополучия. Житие его, как объявляют, было 42 года 3 месяца и 25 дней».

«Описание земли Камчатской» сразу же получило высокую оценку в научном мире. И не только в России: она сразу была переведена (с сокращениями) на английский, немецкий, голландский и французский языки. Через 13 лет после смерти Крашенинникова появился её полный перевод на французском, а на русском языке она переиздавалась пять раз. Последнее издание вышло в 1949 году.

Все из поздних исследователей Камчатки обязательно брали с собой труд Крашенинникова. Об этом писал Г.А. Сарычев. Даже у Кука на борту корабля было английское издание этой книги. Её прочитал с большим интересом и сделал немало выписок за 20 дней до своей гибели А.С. Пушкин; книга осталась лежать на его столе.

Название одного из крупнейших действующих вулканов Камчатки звучит величественно — вулкан Крашенинникова! Также именем Крашенинникова названы мыс на острове Карагинском, расположенном у северо-восточного побережья полуострова, и подводная долина, уходящая на дно Охотского моря. В этом же районе есть и остров Крашенинникова.

XVII веке, а возможно, и раньше, почти каждый год на Ильин день (20 июля по старому стилю) отправлялись из Архангельска или Холмогор поморские лодьи в далёкое плавание к суровой земле. Россияне называли её Грумант, считая частью Гренландии (Груланда). Пробираться туда надо было сквозь пояс льдов не меньше двух месяцев, но дело того стоило — на тех островах зверя морского (моржей, тюленей и даже китов) жило видимо-невидимо. Вот и вели свои лодьи отважные холмогорские кормчие. Кто первый там побывал, неизвестно, но путь на Грумант был хорошо знаком из года в год отправляющимся промышленникам, называющим себя груманланами. Даже песня у них была: «Остров Грумант — он страшон, он горами обвышон, кругом льдами обнесён...»

Прибыв на остров, груманланы строили избу, баню, расставляли капканы на песцов или охотились на оленей, тюленей, белых медведей. Когда Грумант погружался во тьму полярной ночи, всякая охота прекращалась, начинался тяжёлый период зимовки. Люди собирались вокруг «жирника» — большой плошки с ворванью, рассказывая друг другу легенды о Груманте, слагая песни, завязывая и развязывая узлы на верёвках, — всё для того, чтобы как-то противостоять гнетущей бесконечной ночи, томительно однообразному течению времени, страшной цинге. Только не спать постоянно, не предаваться бездеятельности, сохранять силу духа...