Константин Сахаров - Белая Сибирь. Внутренняя война 1918-1920 гг.

А это и нужно было заговорщикам. Тут-то они и выявили, уже не стесняясь ничем, свое открытое лицо.

Цепь злодеяний, совершенных иностранной интервенцией в Сибири, дополнилась еще и предательством чехословацкими вожаками самого адмирала Колчака в руки их политических единомышленников и соучастников, в руки эсеров.

Впоследствии чешские политики выпустили обращение к Сибири; в нем они заявляли, что, взяв адмирала Колчака под свою охрану, чехи предали его «народному суду не только как реакционера, но и как врага чехов, так как адмирал приказал атаману Семенову не останавливаться перед взрывом тоннелей для того, чтобы задержать чешское отступление на восток».

Каждая черточка всех этих действий, их попыток обелиться и оправдаться путем нот и обращений – перлы самой беззастенчивой подлости, смешанной с наивностью, граничащей с глупостью. Это А. В. Колчак-то реакционер! Да если он отчего и погиб, отчего рухнуло и возглавляемое им дело, – так это главным образом оттого, что он делал слишком много уступок, терпел социалистов в своем кабинете министров, отказывался признать и объявить партию эсеров противоправительственной, вредной и врагами народа, неоднократно упоминал в своих декларациях о созыве по приходе в Москву Учредительного собрания, наконец обещал и издал даже указ о созыве в Сибири Земского собора.

Кроме всего, чехи постоянно заявляли, и в последний раз в пресловутом ноябрьском меморандуме Гирсы и Павлу, что они не хотят и не считают себя вправе вмешиваться во внутренние русские дела. Следовательно, какое им могло быть дело до реакционности того или другого из русских деятелей!

Тотчас после ареста верховного правителя чехами на станции Нижнеудинск Совет министров как-то сам собой распался, и большинство их уехало на восток; а в Иркутске тотчас же образовался политический центр, состоящий из трех авантюристов, харьковского спекулянта Фельцмана, Косьминского и подпоручика-дезертира; этот «политический центр» объявил себя носителем российской верховной власти. Первое распоряжение министра финансов этого нового правительства, жидка-фактора и партийного эсера Патушинского было телеграфное приказание управляющему Владивостокской таможней Ковалевскому: «Беспрепятственно и без всякого досмотра пропускать к погрузке на пароход все, что пожелают вывезти чехи, ввиду их заслуг перед Россией».

Российское государственное достояние, 280 тысяч пудов золотого запаса, чехи довезли до Иркутска, причем было установлено, что по дороге один вагон, то есть тысяча пудов, был ими разграблен. [12]В Иркутске золото было сдано своим людям, тому же политическому центру; на сдаточной ведомости были подписи спекулянта Фельцмана и еще какого-то рядового эсера, бывшего владельца ресторана в Иркутске.

Эсеры и их политический центр продержались в Иркутске только восемь дней, после чего власть была захвачена большевицким Совдепом во главе с агентом Московской советской власти. Чехи сумели сговориться и с ними.

Где нашли Патушинские и компания заслуги перед Россией: теперь ли, в предательстве чехов, или в их выступлении летом 1918 года, когда они, добиваясь личной безопасности, потревожили русский муравейник. Ответ ясен: помощь Московскому интернационалу, погубление русского дела – вот заслуга перед Россией, по мнению Патушинских.

И ведь представить себе только, что все это проделывалось на глазах всех союзных стран, – ибо эти глаза существовали тогда еще в Сибири в лице высоких комиссаров и военных миссий; все они внимательно и пытливо следили за разворачивавшимися событиями, ежедневно ставя о них в известность Париж, Лондон и Нью-Йорк. Знаменитая в истории фигура, достойная быть поставленной наряду с искариотским Иудой, французской службы генерал Жанен телеграфировал в Париж, что «доблестные» чехословаки по его приказанию передали золотой запас политическому центру.

Место не позволяет еще подробнее развернуть и вырисовать все детали этой картины, как военнопленные России под командой французского генерала топтали в грязи и крови все, что было в России национального, честного, готового до конца остаться верным долгу: очевидно, за то, что простецкая наша страна слишком усердно спасала Париж; видно, это была расплата за то, что святая Русь положила за дело союзников в мировой войне свыше 3 миллионов своих лучших сынов убитыми в боях.

Цель настоящего очерка – лишь обрисовать в общих чертах те трудные условия, в какие было поставлено дело белых со стороны пресловутых интервентов, как были собраны и подготовлены ими силы враждебные национальному возрождению России, как было совершено предательство.

Передав в руки эсеров верховного правителя, сдав политическому центру русский золотой запас, чехословацкие эшелоны продолжали свое движение на восток. По пути они захватили наличную кассу Иркутского казначейства и клише экспедиции заготовления государственных бумаг для печатания денежных знаков; купюры их они начали усиленно печатать, преимущественно билеты тысячерублевого достоинства. [13]

На их пути встретился еще один крепкий русский район – Забайкалье с Читой, где сохранилась русская национальная сила под начальством атамана Семенова. Чехи знали, что им не пройти мимо этой заставы безнаказанно.

Но и здесь они находят помощь интервентов-союзников. Ян Сыровый сосредоточивает несколько эшелонов к станции Мысовой и к городу Верхнеудинску, высаживает свои части и, при содействии и вооруженной поддержке 30-го американского пехотного полка, нападает внезапно на русские части; после короткого боя чехи и американцы обезоружили эти отряды атамана Семенова. Разоружение в Верхнеудинске сопровождалось похищением 8 миллионов казенных денег. [14]

То же самое собирались чехи проделать и в Чите, главной квартире атамана Семенова, но там был уже район охраны железной дороги японцами; со стороны их командования чехи встретили серьезный отпор, вступать с ними в бой не посмели, а обратились к заступничеству своего соучастника и руководителя Жанена. Союзниками было оказано на японцев давление, после чего атаман Семенов был принужден разрешить чехословакам проезжать через Читу на восток, но с условием, чтобы ни один чех-солдат не смел выходить из поезда на станцию и в город.

Первые чешские эшелоны вышли в полосу отчуждения Восточно-Китайской железной дороги и добрались до Харбина. Вот как описывает это очевидец: [15]«Интересную картину представлял Харбин в дни прохода чешских эшелонов. Прежде всего прибытие чехов отмечалось резким падением курса рубля. Китайские менялы сразу учитывали, что на рынок будет выброшено много рублей, и играли на этом. Меняльные лавки были полны чехами, менявшими русское золото и фунты кредиток на иены и доллары. На барахолке шла бойкая распродажа движимого имущества, начиная от граммофонов и швейных машин и кончая золотыми брошками и браслетами. На станции же железной дороги распродавались рысистые лошади и всякого рода экипажи».