Григол Абашидзе - Цотнэ, или падение и возвышение грузин

Княжич с восторгом слушал проповедь Ивлиана. Он с нетерпением ждал похода Тамар на Иерусалим. Он расспрашивал пастыря, какими путями должны грузины двинуться на Иерусалим, где надо плыть, а где продвигаться по суше. Где и какие войска придётся сокрушать, какие земли подлежат присоединению к Грузинскому царству.

Паломники, прибывшие с далёкого Запада, ещё больше окрылили Цотнэ.

— Начинается новый, невиданный доселе поход, — говорили они. — На войну с неверными собираются отроки, твои ровесники. Во Франции объявился некий двенадцатилетний пастух по имени Этьен, которому во сне явился господь и указал путь к освобождению Иерусалима. Теперь этот Этьен ходит по сёлам, свершает малые и великие чудеса и призывает своих ровесников в крестовый поход.

— И много их присоединяется к пастуху? — спросил внимательно слушавший Цотнэ.

— Много… Со всех краёв земли с крестами и знамёнами двинулись твои ровесники, чтобы образовать воинство юного пророка. Этьен обучает их стрельбе из лука, владению мечом и скоро поведёт в далёкую Палестину.

— А как поведёт своё воинство Этьен, по суше, или они поплывут морем?

— Из Франции до Палестины легче добраться морем. Христос сказал во сне Этьену, что волны морские расступятся перед его воинством и откроют путь юным крестоносцам.

— А нас, грузинских отроков, не возьмёт с собою французский пастух освобождать Иерусалим?

— До Франции отсюда далеко. Вам туда не добраться. Но если грузинское воинство будет готово к войне с сарацинами, мы сможем с юга, пройдя через Ирак, внезапно появиться в тылу врага и с божьей помощью первыми овладеем Иерусалимом. Освободив святые места от неверных, широко раскроем врата города и со знамёнами Горгасала и Давида встретим войско Этьена.

— Неужели всё так и будет? — восторженно вырвалось у Цотнэ.

— Непременно будет! Только и вы не должны сидеть сложа руки. Вы, грузинские юноши, наследные принцы, княжичи и сыновья правителей, должны принять участие в священной войне.

— Но как же, если невозможно соединиться с Этьеном?

— Вы должны склонить ваших отцов к крестовому походу, должны способствовать, чтобы царица Тамар ускорила поход на Иерусалим.

— Тамар далека и недоступна… — с сожалением сказал Цотнэ Ивлиану.

— Скоро ты увидишь её вблизи. Князь хочет послать тебя ко двору. Великая Тамар зовёт своего крестника во дворец…

— Неужели это правда? Отец ничего не говорил мне.

— Правда. При дворе Тамар ты будешь в большом почёте. Окажись же достойным своих родителей и воспитателей.

С этих пор Цотнэ начал мечтать о скором отъезде в Тбилиси, об участии грузинских крестоносцев в походе на Палестину.

Цотнэ грезились поход грузинских отроков через Иракскую пустыню, взятие Багдада и Иерусалима, встреча с грузинскими стягами войск Этьена. Он представлял, как наяву, удивление французов. Но что поделаешь, если освобождение могилы Христа досталось грузинам. Этьен спешится и преклонит колени перед грузинскими отроками.

Цотнэ благодарил судьбу за возвращение из монастыря. Наследник владетеля Одиши не мог лучше послужить господу, нежели принять участие в освобождении могилы спасителя, и он нетерпеливо ждал осуществления этой величайшей мечты христианского мира.

Долго готовили и собирали Цотнэ перед отправкой в Тбилиси. Сшили ему одежды, достойные царевича, выделили свиту, которая должна была сопровождать княжича, обмундировали и снарядили её, обновили конскую сбрую.

Правитель Одиши был уверен, что его наследник обратит на себя внимание двора и царицы воспитанностью и образованностью. Цотнэ был стройным, красивым юношей и, если предстал бы перед двором с подобающим ему блеском, то пленил бы царицу.

Пока шли приготовления, завершено было украшение и оборудование родового храма. На торжество освящения новой церкви ждали визиря Чкондидели, и все Одиши встало на ноги. Убирали и украшали дворец и все дороги к нему. Готовясь к пиру, отбирали овец, бычков, птицу. Всё было обдумано, рассчитано, взвешено, и только Махаробел Кобалиа никак не мог закончить роспись одного угла храма. Его торопили, да и сам он спешил, работу начинал спозаранку, а когда ночь заставала его за работой, то продолжал писать при свете свеч.

Утомляясь, Кобалиа подкреплял себя вином к поэтому, покачиваясь, спускался с лесов. В эти дни он словно испытывал судьбу. Он писал положение в гроб и постоянно твердил, что здесь найдёт своё успокоение. Глядя на красное от возлияний лицо мастера и не замечая на этом лице каких-либо страданий, никто не хотел верить его словам, но предсказание неожиданно сбылось…

Семья князя со свитой приближалась к храму. Уже издали Цотнэ заметил, что у входа в храм толпится народ.

— Там что-то произошло — сколько людей собралось, — сказала озадаченная Натэла и придержала коня.

— Наверное, Махаробел закончил работу. Сейчас откроют двери. Все стремятся первыми войти в храм, — успокоил её Шергил.

Между тем люди бежали к храму со всех сторон.

— Что случилось? — спросила княгиня у одного из бежавших.

— Художник упал с лесов…

— Господи помилуй! — запричитала Натэла, устремляясь к храму.

— Как он? Не расшибся ли? — спрашивал и взволнованный Шергил.

— При последнем издыхании, — доложили ему.

— Священника позвали? Успели причастить?

— Священник здесь. Но Махаробел отказался от исповеди и не принял причастия.

Толпа расступилась, и князья вошли в храм.

У стены на тюфяке лежал на спине Махаробел-Макариос. Это был как раз тот тюфяк, на котором он расписывал потолок и купол храма.

— Закончил работу, князь. Нет у меня перед тобой долга, — еле проговорил Махаробел.

— Время ли говорить о долгах, мастер! Как себя чувствуешь?

— Врагам твоим пожелаю так себя чувствовать, — не сказал, а простонал Махаробел. Хотел махнуть рукой, но только бессильно пошевелил пальцами.

— Не бойся, поправишься, — ободрил его Шергил. — Эй, лекаря позвали?

— Я здесь, князь, — отозвался бородатый старик и, поклонившись, подошёл к князю.

Посторонние вышли из храма. Лекарь шёпотом объяснял князю, и Цотнэ удалось расслышать несколько слов: «Лекарства теперь бессильны… Внутренности оборвались».

Потрясённый Цотнэ шагнул вперёд, отстраняя стоявших вокруг, и остановился около умирающего. Люди говорили:

— Какой был мастер! Вино сгубило несчастного!

— Очень уж он пил в последнее время.

— С такой высоты не то что пьяному, а и трезвому…

Махаробел открыл глаза. При виде Цотнэ взгляд мастера просветлел.

— И ты пришёл, княжич, поглядеть, как я умираю? Трудно умирать, если не веришь в бога. — Видно было, что художник напрягает последние силы и старается успеть выговорить всё, что у него на душе. — Мне кажется, будто падаю в тёмную пропасть, лечу и ничего не оставляю за собой. Лучшие годы я провёл на чужбине, служил чужим. Моя капля ничего не прибавила к чужому морю, ничем не обогатил я и свою страну. Даже имени своего не оставляю. Сколько ни старайся для чужих, своих они всегда предпочтут, а тебя быстро забудут. Кто сочтёт, сколько церквей и дворцов расписал я в Сирии, в Греции! Платили много, уважением я пользовался, но нигде меня не полюбили, потому что я не был им родным. Если человек не посвятит полностью жизнь и силы своему народу, на чужбине его труд всё равно никто не оценит. Я, несчастный, поздно понял это, поздно вернулся на родину, Всё, что я сделал на чужбине, потеряно для меня и для моей страны. Здесь же, если бы мне удалось зажечь хоть одну свечу, народ бы не забыл и сохранил бы моё имя для потомства. Но теперь поздно…