Наталья Манасеина - Царевны

— Ноне в теремах и гостей! У всякой царевны свои гости. У царевен ме́ньших — все боярыни.

Дожидаться у погребов и кладовых иной раз подолгу приходится. Дожидаясь, челядь о чем громко, о чем шепотом — обо всем между собой пер молвится.

— Девичий терем ноне в силу большую вошел.

— Царевна Софья у брата в советчицах.

— Она, некто, как она, всем делам заводчица. Она и Матвеева в Верхотурье угнала, и братьев царицы в Рязань услала.

— Известно — Милославским с Нарышкиными не ужиться. Кто-нибудь в сторону да отойти должен.

— Должен-то должен, только не дело, что девица, хотя бы и царевна, всем верховодит…

— А ты, друже, помалкивай! За слова твои неладные как бы тебя батожьем не угостили.

— Да я что? Люди так говорили, а я слушал.

— Истопник намедни сказывал, будто он царевну с откровенною головою опять в сенях повстречал.

— Сказывают, и перед боярами, которые ежели к царю в опочивальню придут, государыня Софья Алексеевна не хоронится.

— Дела ноне пошли!

— А царевна Ирина Михайловна, из всех старшая, чего глядит?

— Так и послушалась ее Софья Алексеевна!

— А царицу ноне ни о чем, как есть, царевны не спрашивают.

— К царице ни одна ни ногой. Да ей что! Кроме горя своего, ничего она не видит.

— Одна, без советчика, без заступы, горькая, осталась…

— Поговори, поговори… Застенок-то под боком. Самому и ходить не надобно, под руки поведут.

— Эй вы! Боярыня-кравчая гневается. Кто тут от царевен бо́льших, кто от ме́ньших? — кричит на весь двор с крыльца стольник. — Чего разгалделись?

Смолкли все. Слышно только, как постукивают медные ковши да побрякивают ключи на связках. С озабоченными лицами торопливо пробегают мимо стольника челядинцы с полными блюдами. Проносят кувшины, жбаны.

Словно улей, весной пробужденный, гудит царский терем девичий. В сенях теремных кого только нет! Здесь имонахини, и боярыни приезжие, и свои, верховые, боярышни, девушки сенные, шутихи, арапки, карлихи позади всех. Стоят, у стенок прижатые. Пытали они смехотворные штуки выкидывать — никто и не глядит, не слушает никто. Не до потешников ноне.

— С челобитьем к которой царевне идти, ума не приложу, — волнуется одна из приезжих боярынь.

— Шестеро царевен ме́ньших да три бо́льших. Любую выбирай, — советует ей соседка.

— А ты к которой?

— К Марфе Алексеевне пойду. В силе она, с Софьей Алексеевной дружит царевна.

— И мне к ней не пойти ли?

— Придумала! К Марфе Алексеевне пробраться — по дороге накланяешься. К ней все бросились. У Евдокеи Алексеевны удачи попытай.

— А милостива ли царевна?

— Все они милостивы. На радостях, что сами в силу вошли — всем все обещают.

— Боярыня Троекурова, тебе государыня царевна Евдокея Алексеевна, к твоему молению снисходя, пред очи свои государские предстать повелела, — на все сени выкликнула верховая боярыня.

Сгибаясь под тяжестью большого наряда, челобитье перед собою выставив, заторопилась к уже распахнутым дверям Троекурова. Навстречу ей, из тех же дверей, отпущенная царевной, боярыня выплыла.

— На челобитье-то что тебе сказано?

— Сделают либо нет по прошению?

— Что царевна-то обещала?

Окружили боярыни со всех сторон челобитчицу. Кому и что отвечать, не знает она.

— Челобитье про что подавала?

Забыла оторопевшая от приема и оглушенная расспросами боярыня наказы мужнины: «Про то, что в челобитье сказано, до времени никому словечком не обмолвись».

Забыла и бухнула:

— За мужа просила. В Лаишев-город на воеводство больно охота ему.

— Что ты? Что ты? — не своим голосом закричала на нее все время молчавшая боярыня. — Да в Лаишеве у меня племянник родной на воеводстве сидит!

Перепугалась челобитчица. Видит, сболтнула лишнее. Поправиться захотела:

— Оговорилась я. В Калугу просила.

— В Калугу! Калуга вчера царевной Марфой Алексеевной мужу моему обещана!..

— Обещана? Ну уж нет, не поверю! — налетела на спорщиц еще боярыня. — В Калуге у меня брат родной крепко сидит.

— Придумала тоже! Ловко! — раздались кругом негодующие возгласы. — На живых людей садиться…

— У нас тоже заступа есть!

— Да я царевне такого про тебя наскажу…

— И я не поддамся! Ты свое — я свое. Чья еще возьмет-то!

Расходились боярыни. Расшумелись.

Верховые спорщиц унимать пытали, те их не послушали. Шум, гам поднялся, что дальше, то — больше.

— О чем это вы? Словно на торгу, в царском тереме раскричались!

Не заметил никто, как Софья-царевна в сени вошла. В чугунной решетке, что девичьи терема от проходов в покои царские отгораживала, она теперь дверь всегда, когда хотела, сама своим ключом отмыкала.

Сразу примолкли боярыни. А Софья им:

— Пускай мне которая-нибудь, что содеялось, скажет. — И указала на ту, что краснее всех от перебранки стояла. Объяснила, как сумела, боярыня, из-за чего у них спор и шум вышел. Молча ее царевна выслушала. Стояли все перед нею примолкшие, чего ожидать, не зная. Кончила боярыня, а царевна головой покачала, помолчала малость, а потом и говорит:

— Царя-батюшку недавно мы схоронили, царь-братец от болезни тяжкой еще не оправился. Государские дела в расстройстве. В такое время гоже ли подданным своими делами государские умы отягчать? Повремените малость. Вот разберемся, и каждый от царя, по заслугам его, взыскан будет. Так и мужей своих оповестите.

Кивнула головой и, спокойная, величавая, к себе в терем прошла.

А вечером явилась, нежданная, к Евдокеюшке и приказала всех сестриц поскорее собрать.

Когда же собрались царевны, увела их в опочивальню, двери плотно заперла и строго-настрого заказала им всем, кроме одной Марфиньки, челобитные принимать.

— Уменье с людьми надобно, а у вас его нет. Под замком уму-разуму мудрено научиться. Обождите, надобно к свободе еще попривыкнуть.

— Да мы и сами не рады. Замучили нас боярыни, надоели, — оправдывалась Катеринушка.

— Дозволь, сестрица, нам нынче твою бахарку сказки сказывать кликнуть. У тебя она без дела сидит, а для нас забава, — попросила Софью Марьюшка.

— Звала я сестриц к себе посидеть. Шутих да дурок своих отпустишь ли, Софьюшка? Потешниц что больше, то веселее. Сама не удосужишься ли с нами вечерок посидеть? — пригласила сестрицу Евдокеюшка.

— С государем братцем нынче я посидеть обещалась, — уклонилась от приглашенья Софья. — Симеон Полоцкий к нам придет. Заводить книгопечатню давно старец задумал, так вот об этом и поговорим втроем. Непрестанными исканиями старец мудрый исполнен. Он так думает, что учиться следует каждому: и монаху, и мирянину. Чтение полезно равно и мужчине, и женщине. Так он всегда говорит. И я так же, как и он, думаю. Благо от учения ичтения исходит. Школ да книг в Москве прибавить надобно…