Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

— Солдаты! Условия, в которых вы находитесь, вызывают во мне жалость и гнев! Позор, что доблестно сражавшиеся солдаты Революции брошены в таком бедственном положении! Я сделаю для вас всё, что смогу — я уже распорядился доставить продовольствие, и скоро вы будете получать регулярное питание. Вы получите также часть не выплаченного вам жалованья. Уже кое-что, но этого мало. Нации предстоит вступить в схватку со многими врагами. Можно ли желать большего? Вы оборваны и голодны. Я поведу вас в Италию. Её плодородные долины, её богатые города станут вашей добычей. Там вы сможете удовлетворить любое ваше желание...

Солдаты заухмылялись. Взрыв хохота прервал её речь. Эта армия уже не раз слышала сказку об Италии. Из строя послышались выкрики:

— Башмаки, башмаки! Эй, Малыш! Сперва подай нам обувь, в которой мы туда дошлёпаем!

Он сдерживал лошадь, беспокойно переступавшую с ноги на ногу из-за этих криков, из-за усиливавшегося шума, и попытался говорить ещё громче.

— Я дам вам всё необходимое — всё, что смогу! Остальное вы должны взять сами. Ваши дисциплинированность и отвага добудут вам всё, что нужно! — Этот проклятый корсиканский акцент... Заметен ли он в этом гаме? — Вашим страданиям наступил конец! Я поведу вас к победе, к славе, к завоеванию богатейшей в мире страны!

Наконец возгласы, перемежавшиеся с насмешливыми жестами самых смелых, окончательно стихли. Ему не удалось расположить к себе этих худых и оборванных людей — они уже наслушались красивых слов. Они требовали действий, нуждались в них. Но они ещё увидят, к каким чудесам он их приведёт...

Галопом он поскакал к генералу Гюйо, командиру бригады.

— Генерал, прибыл запас обуви, и ваша бригада получит завтра первую партию. — Голос его был резким от гнева. — Я заметил, что вашим солдатам недостаёт многого из экипировки. Это можно легко исправить и получить необходимое на складе. В частности, патронташи и ранцы — то, что им нужно в первую очередь. У многих ржавые мушкеты. У других погнуты штыки. Солдаты, не заботящиеся о своём оружии, плохие солдаты. Плохие солдаты — это вина плохих офицеров, а плохие офицеры — вина плохих командующих. Недисциплинированные части представляют угрозу для собственной армии. Ваша бригада нуждается в муштровке, в большой муштровке. Сейчас она бесполезна для военных действий. Я проведу новый смотр через четыре дня. Надеюсь, бригада будет готова для начала кампании по всем статьям. Парад, разойдись!

Он направился обратно в штаб. Жюно и Мюрат скакали за ним. Было слышно, как на площади оркестр громко играл отрывистый марш Революции. Несмотря на досаду от унизительного поражения при первой встрече с солдатами, он суеверно расценил звуки этого марша как доброе предзнаменование. Скоро пушки загрохочут, загремят... Всё будет хорошо. Он приложит для этого все силы. Он вдохновит армию, зажжёт её собственным пылом. Он осмотрит каждое подразделение и выступит перед ними, чтобы все его знали. «Вы раздеты, голодны, лишены всего! А за этими горами — равнины Италии!» — подчеркнёт он. И когда они поверят, то устроят ему овацию и последуют за ним куда угодно.

Через четыре дня прибудут новые подразделения, будет полезно провести на площади Революции новый смотр. Он вновь обратится к ним с пламенными речами. Возможно, у него ещё нет опыта и он не сможет покорить их искусством слова, но он никогда не выдавал себя за оратора. Этот проклятый корсиканский акцент... Наверно, было бы неплохо во время речи раздать солдатам отпечатанное воззвание, которое они могли бы читать и перечитывать. Это был бы звук горна, призывающего их к великим свершениям, к славе. И пока он ехал на коне, живые слова стали складываться в его голове в отточенно ясные и скупые фразы:

«Солдаты, вы раздеты и плохо накормлены... Ваша выдержка, ваша храбрость, которую вы проявили среди этих скал, поразительны, но они не принесли вам славы...

Я хочу повести вас в самые плодородные долины мира... Там вы обретёте честь, славу и богатство. Солдаты Итальянской армии, разве вам не хватит мужества?»

И вот он вновь, вместе с группой ординарцев, перед порталом дома на улице Франсуа де Поль. Часовой, небрежно подпирающий спиной стену, с мушкетом, поставленным между ног, не узнал его и не отдал честь. Он и не ожидал строгой дисциплины в этих вскормленных Революцией войсках, где солдаты, отстаивая республиканское равенство, обращались к офицерам на «ты». Он спрыгнул с лошади, поспешно поднялся по лестнице и вновь окунулся во множество ожидавших его дел. В действительности он мысленно решал эти вопросы всё время. И, возможно, наверху его ждёт письмо от Жозефины!

Курьеры прискакали в его отсутствие. Один из Парижа, другой из Генуи. Большие запылённые сумки лежали у него на столе. Он щёлкнул замком и открыл ту, что пришла из Парижа. Он бегло, но не без интереса просмотрел множество находившихся в ней писем. Сердце неприятно защемило. От Жозефины ничего не было. Она могла бы написать! Ей следовало написать! Она написала бы, если бы любила его так, как он её! Горькое разочарование охватило Бонапарта. Чем она занимается в этом далёком Париже? Он повернулся к сумке из Генуи. Там должно быть письмо от его брата Жозефа, в котором он сообщит, когда присоединится к нему. Среди кипы писем нашлось одно, свёрнутое в секретку с печатью, написанное хорошо знакомым крупным почерком — рукой маленькой Дезире-Эжени Клари, проживавшей сейчас у своей сестры и её мужа. Тогда, ещё до знакомства с Жозефиной, когда он намеревался стать членом семьи Клари, как это сделал Жозеф, он с жадностью набрасывался на её письма. Теперь он распечатал его с холодным безразличием. Он пробежал текст глазами. Наполеоном овладело удивление, и в нем шевельнулись угрызения совести.

«...Вы сделали меня несчастной на всю жизнь, и тем не менее я со свойственной мне слабостью всё вам простила. Теперь вы женаты! Бедной Эжени больше нельзя любить вас, нельзя думать о вас... Теперь моим единственным утешением остаётся сознание того, что вы убеждены в моём постоянстве, и мысль о смерти.

С тех пор, как я поняла, что не могу посвятить вам свою жизнь, она стала для меня настоящей пыткой... Вы женились! Я не могу привыкнуть к этой мысли, она убивает меня, я не могу пережить это. Я заставлю вас поверить, что верна клятве, данной мною во время помолвки, и, несмотря на то что вы порвали соединявшие нас узы, я никогда не обручусь с другим, никогда не выйду замуж... Я желаю вам счастья и процветания в семейной жизни. Желаю, чтобы жена, которую вы избрали, сделала вас таким же счастливым, каким собиралась сделать я. Вы этого заслуживаете. Но даже посреди радостей не забывайте Эжени и пожалейте её судьбу».

Он со вздохом отложил письмо. Бедная маленькая Дезире-Эжени! Наполеон и не подозревал, что она так серьёзно воспринимает их невинную связь, и полагал, что её долгое молчание означает только одно — он не подходит ей в мужья. Ещё полгода назад семья Клари казалась ему чересчур богатой! А теперь выясняется, что хоть он и разбил сердце Эжени, она преданно любила его. Он мысленно представил её в роли своей жены, сравнил с Жозефиной... Нет, она была всего лишь ласковым ребёнком. Она не смогла бы удержать его. Он не смог бы любить её так, как любил эту зрелую, опытную женщину, наполнявшую его сердце муками и радостями, восторгом и болью, но был бесконечно благодарен маленькой Дезире-Эжени. Насколько возможно, он постарается залечить нанесённую девушке сердечную рану и будет до конца жизни помнить, что в долгу перед ней. Если бы только Жозефина любила его так, как любит его этот ребёнок! Жозефина! Жозефина! Он сел за стол и быстро, едва разборчиво написал жене письмо, стараясь отогнать встававшие перед глазами картины парижских вечеринок, её томную чарующую улыбку, подаренную какому-нибудь разряженному щёголю.