Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

Последние дни пребывания в Жолкве были тяжкими для Ивана Степановича Мазепы наособицу. Мало того, что он опоздал на важный военный совет, так ещё нежданно повздорил с Меншиковым. Правда, сие — дело обычное (кто не ссорился со спесивым царским любимцем), но впервые за многие годы учуял он враждебный холодок и в голосе самого царя.

Вообще с Петром I старый гетман с первых лет его правления сразу нашёл верное обращение: на словах первым бросался исполнять царские указы, а затем не спешил, ожидая нового указа. Прикажет, скажем, государь прислать двадцать тысяч казаков к Нарве, он не спешит, дождётся указа слать казаков уже к Пскову, да и тех пошлёт десять тысяч; укажет царь держать всё казацкое войско на стройке Печорской фортеции подле Киева до ноября, а гетман отпустит их по домам уже в августе, потому как урожай собирать некому. И то, что иному российскому воеводе никогда бы не сошло с рук, хитрецу гетману всегда прощалось: так толково умел Иван Степанович объяснить царю всю безвыходность своего положения и невыполнимость указа на Украине, с её особым устройством. К тому же гетман, старый ловец человеческих душ, сразу уловил одну черту в характере Петра: открытость и способность понять и чужое мнение. С новым царём лучше было говорить напрямую, не опасаясь великого царского гнева. И старый интриган, недавно подсидевший своего прямого начальника, гетмана Самойловича, и купивший место гетмана у фаворита царевны Софьи Василия Голицына за бочонок золотых, искусна играл перед Петром I роль правдолюбца и невинной жертвы своих недругов. И ему, второму в России, после канцлера Головина, Пётр даровал высший орден Андрея Первозванного, наградил этого богатейшего помещика Украины новыми богатыми землями, выдавал ему же на расправу всех его «обличителей».

Пётр настолько слепо верил своему мудрому гетману, что, когда тот поссорился с любимцем всего украинского казачества полковником Палеем, не посчитался с общим недовольством на Украине, а угодил Мазепе и, по одному его слову, сослал отважного Палея в Сибирь.

Многие удивлялись той слепой вере, забывая, что Мазепа уже три десятка лет верой и правдой служил Москве и, что ещё важнее, явил себя первым на Украйне сторонником всех петровских реформ и начинаний.

Вера та Петра в гетмана шла и оттого, что Мазепа присягал ещё его отцу, царю Алексею, отличился в чигирских походах, сразу перешёл на сторону Петра в его борьбе с Софьей. Но вот сейчас, когда гетман стал, по своему обыкновению, плакаться на тяготы казацкого войска, которое никак сейчас не может идти в дальний поход, потому как надобно землю пахать, Пётр глянул на него не без насмешки и небрежно бросил Меншикову:

— А ты как мнишь? Может, поможем гетману, облегчим его казаков, яко на Слободской Украйне сделали? Пусть в поход выступают одни молодые казаки, а остальные твои рыцари, гетман, пускай себе землю пашут. Токмо будут, как и все простые мужики, в казну налоги и подати платить.

— Верно, государь! — вскинулся Меншиков. — Всё одно: от домовитых казаков польза, что от старых козлов. Они и в Польшу идут не со шведом воевать, а в хуторах и панских усадьбах травку пощипать! А набьют свои телеги панским добром, так ночью за Днепр и тикают!

«Вот откуда ветер дует! — озлобился Мазепа. — Такое сокращение казацкого войска ведь пятикратно уменьшит и мою силу. А взявшись за плуг, казаки о походах совсем забудут! И кто я буду без войска? Пустая игрушка в руках царя и Меншикова!»

И хотя Иван Степанович и вида не подал, что не согласен (да и как он мог сразу не согласиться, ежели только что жаловался царю, что казаков от землицы в походы отрывают), но про себя порешил, что никак царёв указ не исполнит.

«И откуда в царе ко мне такая холодность — не иначе как новый какой донос обо мне в Москву дошёл!» — размышлял Иван Степанович в течение всего совета, нет-нет да и поглядывая на Петра.

После совета гетман дождался, пока выйдет от царя первый комнатный Гаврила Иванович Головкин и подъюлил к вельможе, который был ныне в явном фаворе.

Иван Степанович прекрасно ведал через своих верных людишек при царском дворе, кто из вельмож идёт в гору, а кто в болото катится. По всему видно сейчас, что Головкин, хотя ещё и не занял место покойного канцлера и был подканцлером, подмял уже под себя весь Посольский приказ. А Посольский приказ ведал в Москве сношениями с Украиной и был для Мазепы наиважнейшим, поскольку через него шли все доносы на гетмана.

Посему ни с одним из царских вельмож, даже с самым светлейшим, Мазепа не был так льстив и учтив, как о Гаврилой Ивановичем. Он рассыпался перед ним в таких высокопарных комплиментах, словно вновь стал покоевым польского короля Яна Казимира, при котором Мазепа начинал свою службу. Был он тогда молод, хорош собой и подписывался Ян, а не Иван Мазепа, и по успеху у придворных дам тягался с самими Потоцкими и Вишневецкими.

Но затем судьба зло подшутила: из-за дамы он жестоко и пострадал. Один знатный пан застал его со своей молодой жёнкой и повелел своим холопам вывалять его в дерьме, привязать к лошади, головой к хвосту, и пустить в Открытое поле. После того случая Мазепу с позором удалили, от королевского двора и оказался он в Запорожской Сечи, где скоро превратился из Яна в Ивана.

Но прошлое наложило свой отпечаток на характер Мазепы: ему ничего не стоило в нужный час превратиться из заслуженного грозного гетмана в самого льстивого царедворца.

— Господин канцлер, осмелюсь занять у вас минутку вашего бесценного времени! — Гетман первый поклонился Головкину и приложил руку к сердцу.

Гаврила Иванович, который по своему характеру в общем-то был человек простодушный, несколько смутился от такого приветствия: с одной стороны, приятно, когда тебя величают канцлером, но с другой — он всё же пока управляющий делами, а не правитель Посольского приказа и посему подканцлер, а не канцлер.

Но сколь приятно звучит из уст такого могучего и заслуженного вельможи это сладкое слово — канцлер!

И, поддавшись дружескому чувству к старому гетману, Головкин вдруг ляпнул в простоте душевной:

— Ах, Иван Степанович, Иван Степанович! Не бережёшься ты, батюшка! Снова на твою голову донос свалился!

— Кто же сей злодей доносчик, знаю ли я его? — Мазепа решительно подступил к подканцлеру. Но тот уже сообразил, что сказал лишнее, и роток на замок!

Впрочем, к каждому замку можно подобрать золотой ключик, и гетман разыграл горькую обиду:

— Что же, Гаврила Иванович! — переменился он на глазах. — Коли ты по старой дружбе боишься поведать мне самую малость, явлюсь сейчас к самому государю, упаду ему в ноги и попрошу казнить или миловать. Думаю, надёжа-государь меня, невинного, простит, а злодея доносчика с головой мне выдаст!