Фаина Гримберг - Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Из тьмы этой выскочили с воинственными кликами грозные существа, перевернули жертвенные котлы, разбили жертвенники и принялись плясать. Подобно ветру, они перелетали с места на место, швыряли жертвенную посуду; и жертвенные предметы летали по воздуху, словно звёзды, сброшенные с неба. Страшные существа остервенело поглотили, осквернили и раскидали огромное количество еды, назначенной для богов. А еда эта составляла горы варёного теста, реки молока, холмы творога и масла, отмели мёда. Существа сожрали сметану, сахар, жертвенное зерно, глыбы мяса, нарочно изжаренного, и разные сласти. Затем выпили все напитки, приготовленные для жертвования. Насытившись, ужасные существа набросились на богов, замерших в ужасе, и били, и поносили их, и позорили богинь. Вирабхадра отрубил Дакше голову и бросил отрубленную голову в огонь.

Наконец Шива умиротворился и принялся оживлять убитых богов. Но голову Дакши так и не смогли отыскать, и потому пришлось насадить на его плечи голову козла. Боги бранили Шиву за его деяния. И тогда Сати, настаивая на правоте своего супруга, кинулась в жертвенный огонь и сожгла себя в его честь.

Однако Шива не дал ей сгореть и вытащил её обгоревшее тело из костра. Долго бродил Шива по миру, держа в руках тело Сати. Но бог Вишну взял тело из его рук и разрубил на многое множество кусков и разбросал останки Сати, сделав места, куда они упали, священными. И прошло время, и Сати возродилась в виде прекрасной Парвати, и Шива взял Парвати в жёны.

— Что ж, — сказал Микаил, — поверь, я не смеюсь над тобой, но рассказанное тобой не говорит о запрете причинять зло животным...

— Возможно, жертвоприношение Дакши не было угодно небу, потому что он убил животных и приготовил их тела для съедения...

— Но как связать смерть твоей матери с этой страшной историей Шивы и Сати?

— Видишь ли, господин, в память о том, что Сати добровольно принесла себя в жертву в честь своего супруга, постановлено жрецами гундустанскими возводить на костёр погребальный вдов и сжигать вдову вместе с трупом мужа. И вот, едва скончался мой отец и в доме зарыдали женщины. И старая служанка зарыдала и говорила мне, тогда ещё всего семнадцатилетнему, как я несчастен. И я знал, отчего она так говорила. Я бросился в комнату матери и нашёл её одетой в красное платье; лоб и ноги её были выкрашены красной краской; она жевала горькую траву. Жесты её были спокойны и медленны. Толпа женщин окружила её с великим почтением. Иные опустились перед ней на колени. Ибо не всякая вдова решается взойти на костёр и сгореть вместе с телом супруга. Почтенная жрица приблизилась к моей матери с зажжённой свечой и стала испытывать её силу. Мать моя без колебаний протянула палец в огонь и с неизменной твёрдостью держала палец на огне свечи. Я закрыл лицо руками.

На другой день должен был произойти обряд сожжения.

Моя мать шла вперёд твёрдой походкой. Никто не поддерживал её под руки. Видно было, что она чувствует в себе огромную силу.

Я, как положено было по обычаю, шёл впереди. В руках моих был простой глиняный горшок, взятый из домашнего очага. В горшке горел священный огонь. В отличие от матери, я не чувствовал в себе силы. Старшие братья поддерживали меня под руки, поступь моя была слаба, ноги мои дрожали. Я пребывал в сильном волнении. Я потерял отца и должен был в самом скором времени утратить и мать.

Мёртвое тело несли на носилках. Мой отец лежал на ложе, сделанном из дёрна, и был так плотно обернут саваном, что ясно очерчивались все его члены, туловище и голова. Для погребального обряда готовят особые краски, жёлтую и красную, и окрашивают тело, руки и ноги покойного. Так же был окрашен и мой отец.

Толпа полунагих жрецов окружала мою мать, громко выкрикивая:

— Призывайте, призывайте имя Божие!..

Иные из этих жрецов ударяли в барабаны и трубили в медные трубы, длинные и изогнутые.

Шествие двигалось быстро, почти бежало.

Женщины шли за носилками. Это были родственницы и подруги матери. Она явилась среди них, словно богиня. Тогда ей было чуть более тридцати лет, высокая и крепкая телом, она имела круглое лицо, черты которого прежде выражали только весёлость и душевное довольство. Яркую красоту её составляли чёрные большие глаза и орлиный нос. Её чёрные волосы, такие длинные, теперь сделались грязны. Руки, ноги и нежное лицо — всё было покрыто положенными по обычаю погребальными красками — жёлтой и красной.

Так мы добрались до реки, и носильщики опустили тело отца в воду, чтобы вода омывала мёртвое тело.

Песчаная отмель, обнажённая и высушенная летней жарой, составляла на реке род островка и отделялась от восточного берега небольшим ручьём, который возможно было легко перейти. Женщины уселись все вместе. Они сидели в тридцати шагах на запад от места, избранного для костра, и в десяти шагах к северу от места, где погружен был в воду труп. Мы все видели, как вода ударяет в носилки и окрашивается похоронными красками. Моя мать сидела лицом к югу.

Все казались бесстрастными. К тому времени я уже был женат. Моей жене не минуло ещё и двенадцати лет. Я смотрел на неё с горечью. Она была вне себя; прижавшись к своей наречённой матери, она глядела на неё глазами, полными слёз, выражавшими ужас и едва ли не помешательство. Бледные посинелые губы несчастной девочки дрожали. Но она, обняв свою свекровь, не смела даже робко застонать. Это зрелище немого отчаяния раздирало моё сердце. Прочие женщины сидели равнодушные и даже весёлые. Я слышал, как они болтали о пустяках, будто находились в обычном женском собрании. Моя мать сидела среди них с видом благородного достоинства. Она показалась мне изображением древней богини, высеченным из камня.

Принесли корзины, наполненные кокосовыми орехами, финиками и другими сластями. Корзины поставили перед моей матерью, и она тотчас принялась раздавать орехи, финики и сласти всем тем, кто почтительно подходил к ней, воздавая ей почести. Многие спускались к ней с крутого берега реки и поклонялись ей смиренно. Пламенная ревность оживляла слова и жесты людей. Предметом их поклонения являлась сейчас не простая женщина, но словно бы некий образ божества, могущий внять их мольбам и отвратить от них грядущие несчастья.

Моя мать отвечала на эти предсмертные почести с большим достоинством и выражала в словах своих полное убеждение своей одарённости силами сверхъестественными. Тихий её голос звучал так прекрасно и грустно. Всем желала она счастья. Многих она совершенно не знала, другие являлись её родичами и друзьями; но и с теми и с другими она оставалась ровна. Каждый подходящий преклонялся почти к самым коленям вдовы, и она опускала палец в священную краску и запечатлевала красную печать на лбу подошедшего. Подобная печать принимается как священный знак благословения. И покамест всё это происходило, торжественная улыбка одушевляла лицо моей матери, обречённой в жертву. Душа её возвышалась над печалью погребения; воля её одолевала ужас, столь естественный перед страшным мучением.