Фаина Гримберг - Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

— Мой конь ныне во дворце. Через два дня или вернут мне коня, или пропаду. То ли в темничное заточение сведут, то ли голову срубят!

— А ты согласись! — заметил хозяин.

— На что согласиться-то? — спросил Юсуф, не думая.

Ему и в голову не вступало, что в городе могут знать об условии, кое поставил Асад-хан Офонасу-Юсуфу. А выходило, что знали обо всём...

— Ты сам решай, на что тебе соглашаться! — Хозяин оскалился.

— А ты знаешь?.. — спросил Офонас-Юсуф с внезапною доверчивостью.

— Все знают про то, — сказал хозяин просто, как говорят про обыденное, обыкновенное...

Офонас забрал у той жонки мытое платье и теперь сидел, вздев порты чистые и чистую сорочку. Сидел в четырёх стенах, глядел перед собой. Оставалось ещё два дня. Что далее?.. Вечерело. Думал Офонас, пришлёт ли хозяин огня. Вчера оставил в темноте, света не прислал. А хорошо бы светильничек; поглядеть, как теплится огонёк, подрагивает, будто существо живое... И в таком желании тихом задремал неприметно для себя, склонило в сон...

Проснулся от шума голосов. Незнаемые люди гомонили, поблескивали оружием. Хозяин мелькал за ними, оскаливался улыбкой. Это Асад-хан прислал своих воинов за Офонасом. Первоначалу Офонас напугался, растерянность обхватила накрепко. После окопитился, в себя скоро пришёл.

— Два дня ещё, два дня ещё осталось! — выговорил громко, с провизгом. На пальцах правой руки показывал, два пальца выставил: два дня, мол, два дня!..

Но его и слушать не сбирались.

— Какие тебе два дня!..

— Что за дни?..

— Ты давай накидывай кафтан. Тебя велено привести! И живее шевелись! Говорить будешь о своих днях с правителем, а с нами говорить незачем. Нам приказано привести, мы и приведём тебя...

Офонас уже натянул кафтан и возложил чалму на голову. Глянул в нишу, кинулась в глаза меховая шапка, замочились глаза слезьми, но поспешно отвернул голову и сказал, что готов идти...

Его повели через базар опять же. Вечерний город безлюдел. Стражники выходили на улицы...

Во дворце проводили Офонаса в покои давешние, где говорил с ханом. Асад-хан и теперь сидел на подушках, на простом ковре, одетый в домашнее платье. Кругом светильники горели ярко. Офонас знал и понимал, какая опасность грозит жизни, как надломится вот-вот стебель жизни Офонаса-Юсуфа... Но так ярко и тепло горели светильники, будто хотели светом и теплом утешить, отогреть Офонасову бедную душу...

Офонас пал на колени при виде правителя и лбом коснулся пушистого ковра.

Асад-хан поглядывал с невольною смешливостью. Офонас проелозил по мягкой шерстистости ковровой подбородком, вскинул глаза. И будто нарочно забелели зубы хановы в глазах Офонаса.

Офонас поднялся на четвереньках, голову приподнял.

— Два дня ещё!.. Два ведь дня!.. — повторял.

Асад-хан поглядывал, будто не слыша, будто забавлял его растрёпанный, растерянный Офонас видом своим. Слуги в комнате поняли настроение правителя и засмеялись, как будто бы Асад-хан позволил им или вот даже и приказал...

— Сейчас я изобличу тебя во лжи, — сказал правитель.

Глаза его щурились и представлялись Офонасу ещё более чёрными и смешливыми...

Офонас ничего не хотел говорить, но всё же выговорилось оно само:

— Я не лгал. Я-то помню. Меня царевич Микаил назвал этим именем, Юсуфом назвал!..

— Ты и упрям, как Юсуф Прекрасный [122] ...Юсуф Прекрасный... — Библейская история Иосифа, египетского раба, не пожелавшего ответить взаимностью жене крупного сановника, очень популярна в мусульманской культурной традиции. Эта история интерпретирована в многочисленных поэмах и стихотворениях. Согласно исламской традиции, Юсуф (Иосиф) в конце концов отвечает взаимностью красавице Зулейхей они сочетаются браком. ; доброго себе не хочешь! — Асад-хан громко засмеялся. И засмеялись его слуги. — Ты жди! — сказал Асад-хан. — Сейчас войдёт человек и одним лишь своим приходом изобличит тебя во лжи!..

И тут в самом дальнем конце комнаты приподнялся ковёр стенной. Там оказалась дверца. Дверца открылась, и вошёл человек, одетый без пышности, но с изяществом удивительным...

Отчего-то в первые мгновения Офонас признал именно это изящество одежды, а самого человека признал не тотчас. Однако всего лишь несколько мгновений минуло, и уже человек приблизился в несколько широких шагов к Офонасу, и уже поднимал Офонаса-Юсуфа с ковра. И вот они уже обняли друг друга за плечи невольно... И что же сталось, что сделалось? Будто и не было разлуки? Нет, нет, была разлука, было разлучение надолгое, разлука навсегда. И вот она прервалась, разлука эта прервалась... Близость духовная и душевная восстановилась, будто натянутая нить была ослаблена и потому не видна, и вот снова натянулась нить близости двоих, и была крепка... И была ярка высокая нить близости двоих... И за время разлуки обе души обогатились, ополнели многими чувствами; повидали многое, каждый — сам по себе... И теперь вновь натянулась нить, и возможно было отдать, передать в душу раскрытую другого столько собранного, прикопленного в твоей душе, твоей душой...

Асад-хан смотрел на них с непривычным для себя изумлением. Он изумлялся, удивлялся редко...

Офонас посмотрел в глаза тёмные Микаила, сына правителя Рас-Таннура, своими глазами светлыми, карими. Возмужал Микаил; глаза, лицо сделались словно бы отчётливее, яснее; более смысла явилось в лице, в глазах, и был это смысл серьёзный, глубокий. Но, едва взглянув в эти глаза, в это лицо, Офонас увидел, что одно не переменилось: по-прежнему искал Микаил-царевич своё странное, чудное, чудное, неведомое и неясное; будто обречён был искать...

Но Офонас помыслил прежде о простом, по человечности простом. И спросил, будто оттягивая самое насущное, и спросил:

— С тобою ли Хамид-хаджи? Каково его здоровье?

И Микаил всё понимал мгновенно и потому отвечал радостно:

— Со мною, со мной, и здоров!

Не отпускали друг друга Офонас и царевич Микаил. И взором светло-карих глаз полонял, затоплял Микаилово лицо Офонас; глядел, понимал. Сказал быстро и просто:

— Я видел...

И Микаил не спрашивал, кого видел Юсуф, потому что уже знал, понял, кого видел Юсуф...

Оторвались друг от друга.

— Я догадался почти тотчас, что увижу того самого человека, — сказал Микаил, обернувшись к Асад-хану. И продолжил: — Он правду говорит. Я дал ему имя «Юсуф».

Асад-хан подозвал одного из слуг и приказал:

— Отпустите беспрепятственно и верните коня!

Офонас почуял себя уже свободным, бесстрашным и дурашливым.

— А что же тысяча золотых монет? — спросил. И даже и будто чуть глумился над правителем.

— Какая тысяча монет? — Приоткрытый в словах рот Асад-хана смеялся белыми зубами. — Какая тебе тысяча монет? — повторил Асад-хан. — Разве ты принял правую веру? За что тебе тысячу монет отдать?