Людмила Рублевская - Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика

Профессор сокрушенно вздохнул, вернулся за стол и утомленно подыто­жил:

— Вырвич, если бы вред от тебя сводился к взрывам во время дурацких экспериментов, я бы простил, оправдал понятной юношеской любознатель­ностью. А здесь — одна шкодливость да похоть. А самое мерзкое — что соврал.

— Пан Лёдник, Бутримус, ну как же мне было признаться в таком афрон­те! — скорбно стукнул себя в грудь кулаком Прантиш. — Даже поцеловать красотку не успел. Свалился, ногу подвернул, да еще мерзостью облили. В конце концов, ты сам говорил, у меня характер сложный. Преобладание огненной стихии.

— Вот и отвечай за свой огненный темперамент! — грозно промолвил профессор. — Давно в карцере был?

Вырвич лихорадочно просчитывал в голове варианты, как бы наилучшим образом разжалобить своего бывшего слугу, но в коридоре послышались чьи-то уверенные шаги — по каменному полу бряцали шпоры, будто сюда шагал железный идол. Двери кабинета распахнулись, как от ветра, и к профессору ввалился насквозь пьяный шляхтич в щегольском, но мятом убранстве радзивилловских цветов, голубых с золотом — такие носили «избранные», ближ­ний круг гетмана. Молодое, но уже хронически багровое лицо неожиданного гостя морщилось от горя, как пустая мошна, на вислых усах блестели слезы. Гость выхватил из-за слуцкого литого пояса запачканные лосиные рукавицы и кинул на пол, будто надеялся таким образом кого-то убить и тем получить облегчение собственным душевным страданиям.

— Имею честь разговаривать с паном Балтромеусом Лёдником? — про­гундосил в нос шляхтич, покачиваясь сломанной камышиной, а в кабинет вошли еще двое, такие же взбудораженные и пьяные, — один с соломенным чубом, что уныло свисал из-под соболиной шапки, второй — постарше, пузатый, как корыто, с запухшими, будто подбитыми глазами. От шляхтичей пахло горелицей за литовскую версту.

Лёдник с достоинством выпрямился:

— Чем обязан приятному визиту милостивых панов?

Прантиш на всякий случай привычно занял стратегическую позицию рядом с профессором — не придется ли вспомнить былые боевые денечки? Но шляхтич в голубом жупане только отвесил поклон, едва не упав, и торже­ственно вымолвил, добавляя в голос рыданий:

— Несчастливый случай привел нас сюда, многоуважаемый пан Лёдник! Черными вестниками явились мы в Виленскую академию в этот проклятый день! Умер благодетель наш, отец наш, великий гетман Михал Казимир Радзивилл Рыбонька! Закатилось его светило и осиротело княжество!

Двое других шляхтичей застонали, закачались, хватаясь за головы и повторяя жалобные слова.

Лёдник низко склонил голову.

— Разделяю ваше горе, ваше мости, ибо эта весть и мне рвет сердце. Его светлость князь Михал Казимир — благодетель мой, он присвоил мне шля­хетство и подарил имение. А самое главное, мудростью своей предотвратил страшное бедствие, кое ожидало нашу страну, когда могучие паны хотели учинить драку за владение святыней, которая принадлежит только Господу. И мне обидно, что не имели снадобья мои достаточной силы для продолжения жизни великого гетмана. Но лекарь — только инструмент, на все воля Госпо­да, панове. Вечная память.

Лёдник перекрестился, гости также начали истово креститься. Даже Прантиш Вырвич почувствовал, как наворачиваются на глаза слезы: вспом­нились события трехлетней давности, когда пришлось в Полоцке биться с войском российского наследника Павла, и как Лёдник заслонял собою Михала Радзивилла, как сам едва не умер от ран, как княжна Полонея Богинская вместе с красавицей Саломеей, женой Лёдника, спрятали в Полоцких под­земельях копье святого Маврикия, привезенное когда-то в Полоцк рыцарем Гроба Господня Александром Солтаном, и те подземелья взорвали.

И где сейчас та Полонейка, ясноглазая, неугомонная, шаловливая Дама. Помнит ли еще своего верного рыцаря Прантиша Вырвича?

Вдруг на фоне общих всхлипов и вздохов не к месту звонко отбили время круглолицые часы, украшенные позолоченной виноградной лозой, и кощун­ственно весело защелкал железный соловушка, засуетился на веточке под циферблатом. Лёдник даже бросил на механического певца сердитый взгляд, будто надеялся, что тот, как первокурсник, сразу потеряет голос. Но соловуш­ка отщелкал свои рулады и только тогда замер. Шляхтич в голубом жупане откашлялся, оглянулся на своих товарищей и торжественно промолвил:

— Должны мы, братья, выполнить последнюю волю нашего пана, который и на смертном одре не забыл, что ты, пан-брат Балтромей Лёдник, на поле боя спас его жизнь. На добрую память покинул он тебе. покинул. ну. такое.

В этом месте шляхтич остановился и даже оглянулся на товарищей, мучительно подыскивая слова, чтобы то наследие описать. Пузатый шляхтич помог:

— Очень редкую и дорогую вещь оставил! Приспособление! Научное! Выписанное из дальних заморских стран!

Третий шляхтич, с соломенным чубом, тонким, будто надорванным дол­гими рыданиями голосом пояснил:

— Его милость князь Радзивилл выкупил этот прибор для своей кунстка­меры за триста дукатов. Но никто покупки ясновельможного князя не видал, как привезли, так и стояла запечатанная. Потому что здесь знаток нужен. Ой, хороший знаток.

— И священник со святой водой и сакраментами. — проворчал пуза­тый, и Прантиш догадался, что вокруг таинственной вещи ходят не самые хорошие слухи.

Между тем в коридоре послышался грохот и сердитые, с одышкой, голоса. Несут! Прантиш еле сдерживался, чтобы не броситься навстречу, но шляхтичу, естественно, не к лицу такая поспешность. Шестеро слуг затащили в кабинет огромный ящик, в котором мог спрятаться если не конь, то жеребчик точно. Ящик был из основательных досок, покрытых красным лаком до зеркального блеска, по углам укреплен железными полосами, и даже со специальными бронзовыми ручками для держания. На переднем щите было выжжено слово «Pandora».

Тут же вперед вытолкали мелкого, похожего на полевую мышь, человеч­ка в синем жупане — пана возного, пронзительным голосом зачитавшего завещание великого гетмана. Прантиш отметил про себя, что Михал Казимир приказал передать ящик под названием «Пандора» со всем содержимым пану Балтромею Лёднику, профессору Академии Виленской, незамедлительно после своей смерти, не дожидаясь оглашения основного завета, и возлагается ответственность за исполнение воли покойного на пана хорунжего Никиту Знасаковича (при этих словах молодой шляхтич в голубом жупане скорбно ударил себя кулаком в грудь).

Прантиш думал, что гости непременно дождутся, когда ящик будет открыт, но те сразу же поспешили уйти, кидая настороженные взгляды на принесенное добро. Только пузатый шляхтич, неодобрительно осмотрев банки, в которых плавали заспиртованные твари, да восковый бюст, на про­щание проговорил что-то навроде: «В самые те руки передали демонские приспособы.»