Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

Занятие началось. Бартоломе был моложе своего противника, но его отличали хладнокровие и находчивость, столь необходимые при таких состязаниях. И хотя рука Роберто была сильнее, Бартоломе победил противника. Учитель похвалил Лас-Касаса и Гусмана и разобрал новые приемы.

Когда Роберто уходил, он бросил на Бартоломе блеснувший, как молния, взгляд. В нем была неприкрытая ненависть. Гусманы не терпят поражений.

— Да, он далеко не ангелочек, этот Гусман! — заметил Мигель. — Воображаю, что творили его предки на святой земле!

— И все-таки, — сказал Леон, — ненависть и злость — плохие помощники! Я убежден, что Бартоломе победит!

Друзья подошли к роще. Чистая, холодная вода Тормеса, кажется, лучше тебя нет на свете! Кто пил из Тормеса, никогда не забудет вкуса его воды.

На лужайке, окруженной невысокими дубками, еще никого не было. Друзья сели на поваленное грозой дерево.

— Знатный идальго дон де Гусман ждет свою карету! — насмешливо сказал Мигель. — А заднее колесо вдруг отлетело, как же быть?

Из-за поворота дороги показалась карета со знакомым гербом. Она остановилась недалеко от лужайки. Из кареты вышли Роберто и два его приятеля — офицеры саламанкского гарнизона.

…И вот Бартоломе стоит со шпагой в руке, а перед ним — Роберто.

— Я не могу отказать себе в удовольствии сообщить вам, Лас-Касас, что гнусный раб, за которого вы как-то изволили заступиться, получил свои сто плетей и издыхает сейчас в подвале на соломе!

Бартоломе вскипел: «Ты будешь отомщен, несчастный старик!» И Бартоломе сделал первый выпад…

Сверкающие клинки шпаг скрещивались и ударялись один о другой. Хладнокровие не изменяло Бартоломе, а Роберто в пылу боя становился все яростнее и горячее. Сначала он нападал, но защита Бартоломе, обдуманная и ловкая, разрушала его ожесточенные замыслы. Вдруг острие шпаги Роберто задело плечо Бартоломе и прорвало кожаный колет. На белой рубашке Бартоломе показалась кровь.

— Ага! — зарычал Роберто. — Я вижу твою кровь, презренный лицемер!

Укол его шпаги разбудил гнев Бартоломе. От защиты он перешел к наступлению. Как ураган обрушились его неотразимые удары на противника. Они следовали один за другим, все быстрее и быстрее. Роберто стал отступать, но удар шпаги в грудь настиг его почти врасплох. Роберто зашатался, шпага выпала из ослабевшей руки, и он свалился на траву.

Бартоломе, разгоряченный боем, выронил шпагу и закрыл лицо руками: неужели он убил человека?

Около Роберто хлопотали его друзья-офицеры. Осмотрев рану лежащего без чувств Роберто, один из них крикнул:

— Он жив, сеньоры! Шпага, к счастью, не задела легкого, и Гусман скоро поправится! Через три недели, даю слово офицера, он сможет снова драться, если захочет!

Гусмана перенесли в карету. На прощанье один из офицеров сказал:

— Советую вам не задерживаться здесь, сеньоры! Альгвасил [25] Альгвасил — стражник. часто по утрам посещает это местечко!

Мигель разорвал рубашку Бартоломе и перевязал его рану.

— Тебе не трудно будет идти, Бартоломе? — озабоченно спросил Леон. — Может быть, зайдем в венту и ты выпьешь чего-нибудь подкрепляющего и отдохнешь?

— Нет, нет, Леон, рана — это пустое, — ответил Бартоломе. — Меня мучает совсем другое. Несчастный старик, забитый насмерть плетьми… Как допускает это милосердный бог?

Рана, полученная на поединке, не очень беспокоила Бартоломе, и он продолжал посещать занятия. В университете о поединке известно не было. Роберто Гусман, как говорили, уехал на неопределенное время из Саламанки. Бартоломе попросил Леона пойти в собор Сан-Стефано и передать мессеру Джованни, что из-за необходимости готовиться к экзаменам Бартоломе не сможет в течение нескольких дней приходить на улицу Сан-Исидоро. Бартоломе боялся встречи с Беатриче. От нее он не мог бы скрыть правды о поединке. Он знал, что это причинит ей огорчение. Лучше несколько дней подождать, пока не заживет рана.

Леон давно догадывался о любви Бартоломе, хотя тот по свойственной ему сдержанности никогда не рассказывал об этом.

— Пойми, Мигель, — говорил другу Леон, — я уверен, что ничего хорошего не получится. Бартоломе ждут одни лишь бедствия. Разве позволят ему жениться на этой девушке?

— Глупости! — возражал Мигель. — Почему ты сразу говоришь о бедствиях и о женитьбе? Я не повеса, ты знаешь, но не думаю же я жениться на всех красивых девушках, которые мне нравятся! На Марчелле, дочери нашего привратника, или, скажем, на Лоренсе, племяннице капеллана, или, наконец, на Инессе! Мне весело с ними, а им — со мной! Но жениться, бог мой! Ведь мы для них — школяры! Кто же может смотреть на нас, как на будущих мужей? Никто об этом и не думает!

— Бартоломе — думает! Ты ведь знаешь его, Мигель. Он не такой, как все. Это разобьет его сердце, я знаю.

— Ты причитаешь, словно старая монашка! — рассердился Мигель. — Нам еще около четырех лет учиться в университете! Скольким еще Инессам за это время мы будем петь нежные серенады! Однако это никому не разобьет сердец!

— Ты легкокрылый мотылек, Мигель! — укоризненно сказал Леон. — А я говорю о Бартоломе…

— Леон, — и Мигель стал серьезным, — мне дорог Бартоломе не меньше, чем тебе, но поверь, нет оснований для беспокойства. Роберто Гусман уехал, поединков больше не будет, а любовь… что такое вообще любовь?

С чувством большого волнения направлялся Бартоломе на свою обычную исповедь. В течение последних недель его жизнь была потрясена столькими событиями. Столкновение с Гусманом, поединок, необходимость объяснения с Беатриче…

Духовником Бартоломе был каноник Пабло де Талавера, человек строгий и замкнутый. Студенты побаивались его и предпочитали исповедоваться у добродушного толстого капеллана университетской церкви падре Бенедикто. Но Бартоломе влекло к канонику. Под внешней замкнутостью он угадывал душу высокую и благородную.

Капелла — настоящий собор в миниатюре, со стрельчатыми арками, с дубовой резьбой до самого верха. Сейчас в капелле полутемно, сквозь цветные витражи слабо пробивался свет…

Каноник был один. Прочитав Confiteor [26] Confiteor — ( латинск. ) — молитва при исповеди. , Бартоломе сразу заговорил о своем смятении:

— Падре, я виню себя в великом грехе злобы, толкнувшем меня на путь убийства.

Каноник хорошо знал Бартоломе и потому мягко спросил:

— Но ведь вы не убили, сын мой?

— Я не убил его, но был близок к этому. Я ранил его на поединке!