Бернард Корнуэлл - Азенкур

Лучники стреляли быстро. Для всадников расстояние было коротким, однако вязкая грязь замедляла бег, и за минуту, пока французы доскакали до правого фланга английского строя, стрелки успели выпустить больше четырех тысяч стрел. В коней стреляли только те, кто стоял в первых рядах, остальные не видели поля из-за спины передних и продолжали стрелять навесом, посылая стрелы в пеших латников.

Чей-то обезумевший жеребец, из распоротого брюха которого лилась кровь, шарахнулся назад и ринулся в центр французского войска, где стояли латники, за ним в панике понеслись другие. Кто-то из тех латников, кому путь перегородили конские трупы и корчащиеся на земле тела, сдержал лошадь – и стал легкой мишенью для лучников: стрелы вонзались в коней, как топор мясника в тушу, отовсюду неслось ржание, всадники натягивали поводья.

И все же несколько коней доскакали до английского строя.

– Назад! – раздался крик сентенаров. – Назад!

Первые ряды лучников отступили назад, за колья, не прекращая стрельбы. Хук подхватил горсть стрел с тонким наконечником и пустил одну в латника. Тяжелая дубовая стрела, пущенная с двадцати шагов, ударилась жалом о доспех и отскочила. Хук выстрелил снова, на сей раз в коня.

И в этот миг французы обрушились на правый фланг англичан.

Правда, опущенные забрала перекрывали обзор, кони в стальных наглавниках не видели ничего вокруг. И французы, наскочив на правый фланг, в действительности наскочили лишь на колья. Первый жеребец, которому кол вонзился в грудь, жалобно заржал, полилась кровь. Всадник, мало что видя сквозь шлем, пытался пронзить копьем пустой воздух. Во всадника и коня летели стрелы, оба извивались от боли, не прекращался вопль. Какой-то конь сумел пробраться сквозь первый ряд кольев, но при виде второго дернулся в сторону и, поскользнувшись в липкой жиже, полетел на землю вместе с латником.

– Мой! – крикнул Томас Эвелголд, бросаясь вперед с алебардой наперевес.

Размахнувшись, он ударил свинцовым молотом по шлему латника, затем опустился на колени, откинул забрало и всадил кинжал в глаз врагу. Латник дернулся и затих. Конь попытался было встать на ноги, но Эвелголд оглушил его алебардой, затем перехватил древко и ударом лезвия разрубил наглавник вместе с черепом.

– Оттесняйте врага назад! – скомандовал сентенар.

Нападение французов закончилось провалом. Конники, призванные разогнать стрелков, гибли от английских стрел, а колья удерживали на расстоянии тех, кто уцелел. Кое-то из латников уже скакал к своим, преследуемый дождем стрел. Оставшиеся без всадников лошади, обезумев от боли, бросались назад, сминая французский строй. Какой-то латник, демонстрируя чудеса смелости, отбросил копье и с мечом наголо попытался провести коня между кольями. Но пронзенный стрелами конь рухнул на колени, а тонкая стрела, пущенная меньше чем с десяти шагов, насквозь прошила кирасу всадника, который так и остался сидеть, свесив мертвую голову, верхом на подыхающем коне – на потеху английским лучникам.

Страх, к удивлению Хука, куда-то пропал, в жилах бурлило возбуждение, в мозгу неотступно звенел тонкий пронзительный голос. Вернувшись к врытому в землю колу, Хук подхватил стрелу. Всадников удалось отбросить, но главное нападение французов еще только готовилось. Враг приближался пешком – закованный в латы воин не так уязвим, как конь. Поверх голов развевались яркие знамена, но выстроиться ровно французам не удавалось: на их ряды то и дело в панике кидались раненые кони. Кто-то из латников падал под копыта, кто-то пытался восстановить нарушенный строй. Войско шло медленно, спотыкаясь и оскальзываясь на неровной земле. Хук выбирал цель, натягивал тетиву и выпускал стрелы одну за другой, пеньковая струна шла за рукой с обманчивой легкостью. Вокруг него теснились другие лучники, пробивающиеся в первые ряды, чтобы целить во французов.

А враг все шел на английский строй, где стоял король с латниками. Обезумевшие кони то и дело сминали шеренги французов, английские стрелы находили свою цель – и все же враг приближался. В первых рядах держались высшие сановники Франции, над головой которых развевались кичливые знамена. Восемь тысяч пеших латников шли биться с девятью сотнями.

И тогда выстрелила французская пушка.

Мелисанда молилась. Вместо слов выходил отчаянный безмолвный плач – мольба о помощи, возносимая в серое небо, от которого не исходило никакого утешения.

Обозные телеги, место которых было рядом с армией на плато, по большей части остались внизу, у деревушки Мезонсель, где король провел часть ночи перед битвой. При королевских повозках стояли в охране десяток латников и двадцать лучников, слишком больные или увечные, чтобы выйти на битву. Мелисанду привел к обозу отец Кристофер. Он сказал, что там ей будет безопаснее, чем рядом с полем битвы. Священник не забыл написать на ее лбу загадочные буквы «IHC Nazar».

– Они сохранят тебе жизнь, – пообещал он девушке.

– Напишите и себе тоже, – напомнила Мелисанда.

Отец Кристофер улыбнулся.

– Моя жизнь в руке Господней, детка, – ответил он, осеняя себя крестом. – Тебя Он защитит. Лучше никуда отсюда не отходи.

Священник оставил ее с женами других лучников, устроившимися между двумя повозками для стрел, и убедился, что ее кобыла оседлана и привязана здесь же. Затем отец Кристофер, вскочив на одного из коней сэра Джона, поскакал наверх, где стояли армии. Проводив его взглядом до гребня холма, Мелисанда начала молиться. Молились и жены других лучников, служивших сэру Джону.

Молитва Мелисанды постепенно обретала смысл, невнятный плач о помощи перерастал в мольбу к Пресвятой Деве. Мелисанда старалась выбирать слова. Ник добрый, говорила она Матери Иисуса, и сильный, только изредка мрачнеет и злится, поэтому помоги ему, дай сил, пусть он выживет.

Вот и вся молитва – чтобы муж остался жив…

– А если французы нагрянут, что делать? – спросила Матильда Кобболд.

– Бежать, – ответила одна из женщин, и в этот миг от поля, скрытого за гребнем холма, донесся многоголосый рев – клич к святому Георгию.

Женщины не расслышали слов, возглас говорил им только о том, что на поле происходит что-то важное.

– Помоги нам, Господи, – выдохнула Матильда.

Мелисанда открыла мешок со своими вещами, чтобы взять отцовский налатник, но наткнулась на инкрустированный слоновой костью арбалет, который Ник отдал ей уже почти три месяца назад, и вытащила его наружу.

– Пойдешь сражаться в одиночку? – подмигнула Матильда.

Мелисанда лишь улыбнулась. Страх и волнение мешали говорить: от происходящего на поле зависела ее дальнейшая жизнь, однако повлиять на исход битвы она ничем не могла, оставалось только молиться.