Евгений Единак - Реквием

— Вы разбивали с Вашим первым учителем клумбы напротив окна вашего класса?

Такие весенние дни для нас были полны чудесных открытий. Петр Андреевич, привязав к концам бечевки колышки, серьезно и немногословно творил чудеса. Воткнув один колышек в центр будущей клумбы, мы очерчивали вторым колышком идеальный круг. Затем, переместив центр на линию круга, мы последовательно очерчивали внутри круга шесть, соединяющихся в центре, лепестков. А потом снова кружки поменьше. По намеченным линиям мы сеяли цветы. Мы постигали прикладную геометрию, ещё не подозревая о её существовании.

Несмотря на то, что учились в две смены, классы были спаренными. Наш первый класс учился с третьим. Дроби третьеклассникам Петр Андреевич объяснял настолько доступно, что я, сам не желая, нечаянно усвоил их в первом классе. Я полюбил тогда дроби. Они уложились в моей голове странно. Дроби расположились, как шестеренчатый механизм, где каждая шестерня, как одно целое число, имеет свой размер и число зубьев (долей).

— Вы смотрели, показанные Вам впервые Вашим учителем, черно-белые диафильмы?

Зимой за окнами темнело рано. Отдавало волшебством, когда Петр Андреевич вносил в класс фильмоскоп. Умелыми руками он заряжал пленку.

— Откуда он всё знает?!

Выключали электрическое освещение. На беленой классной стене сказочные видения сменяли друг друга. А наш учитель серьёзным голосом читал текст внизу картинки. Во втором классе чтение текста вслух поручалось нам. Каждый из нас почитал это поручение за честь.

— Вы ходили с Вашим учителем на экскурсии?

Петр Андреевич водил нас на экскурсии в день последнего звонка и просто так, по субботам. Мы ходили с ним на Куболту, Одаю, на колхозную ферму. Во втором классе осенью он повел нас в старый лес. Я уже бегал в лес тайком от родителей. Совсем недавно был с, вернувшейся прошлой зимой из Сибири, бабой Софией.

С Петром Андреевичем Плаховым лес становился другим. С учителем в лесу не было страшно. На деревьях с поредевшей листвой мы видели не только птичьи гнезда, которые сами разоряли летом. Тогда Петр Андреевич впервые показал нам дятла. Я долго не верил, что небольшая птичка с красным головным убором может так громко стучать частой, быстро умирающей дробью.

Петр Андреевич открыл нам яркие краски осеннего леса. Мы срывали и подбирали с земли осенние листья. Одни были ещё совсем зелеными, другие красными, желтыми, оранжевыми, лимонными, фиолетовыми, почти черными. Листья мы ложили между листами наших учебников. Они служили нам закладками.

Всю зиму мы любовались красками осеннего леса. К весне яркие краски ушедшей осени бледнели, сами листья осыпались пожухлой трухой. Но нам было уже не до них. Мы, соскучившись за зиму, уже с нетерпением ждали яркой весенней зелени. Тогда в лесу от учителя я впервые узнал, что осенью бывает бабье лето.

В лесу мы жевали фиолетовый, с сизым налетом, тёрн. После тёрна наши языки становились шершавыми. Пригнув ветки, мы срывали и ели высохшие с лета и пахнущие дождем, ягоды черешни. Горечи в сухих ягодах осенью не ощущалось. Петр Андреевич в лесу рассказывал нам, что есть страны, где точно так в диких рощах созревают сладкие мандарины, душистый лавровый лист и жгучий перец. Вернувшись в класс, мы скопом устремлялись, к висящим на стене, географическим картам. Мы искали и находили страны, где росли мандарины.

Петр Андреевич серьезным сухим голосом натаскивал нас на путешествиях по географическим картам. На перемене мы начинали, придуманную задолго до нас, игру в города:

— Москва!

Следующим должен быть город на последнюю букву А:

— Астрахань! Норильск! Курск! Караганда! Алма-Ата! Актюбинск!… Пауза на размышление… Если в классе находился Петр Андреевич, он незаметно и очень серьезно вклинивался в нашу игру:

— Каир!

Гурьбой мы кидались искать Каир на карте Советского Союза. Потом кто-то, догадавшись, бежал к висевшей рядом карте с, огромными в пол-стены, полушариями:

— Есть!..

И, незаметно скосив глаз на очертания Южной Америки, мы коварно продолжали игру:

— Рио-де-Жанейро!

Потом раздавался звонок, призывающий нас сесть за парты.

Однажды мама послала меня в магазин за керосином, который завозили раз в две — три недели. До пуска сельской электростанции керосин в давали по два литра в одни руки. С жестяной банкой, которую мы называли бляшанкой, в очереди стоял и Петр Андреевич. Стоявшие в очереди женщины не раз предлагали ему взять керосин вне очереди. Каждый раз учитель благодарил и отказывался. Когда подошла очередь, Плахов попросил налить ему четыре литра. Два на него и два на хозяйку квартиры. Когда Петр Андреевич ушел, одна из стоявших сзади женщин сварливо спросила:

— Почему всем по два, а некоторым сразу четыре?

— Тебе не стыдно? Манька! Твоих детей кто учит? — спросила молодая женщина, предлагавшая Петру Андреевичу купить керосин вне очереди.

— Тай шо?

— А тетради у твоих детей кто проверяет? Ты когда последний раз открывала тетради твоих девочек? А у человека допоздна глаза вылазят. Он каждый вечер проверяет тетради твоих детей. Это сколько керосина надо?

Когда заряжали осенние дожди, дорога в селе раскисала так, что сапоги глубоко вязли, а у меня грязь поднималась по внутренней поверхности сапог и брюк почему-то до самого паха. В самую непролазную грязь Петр Андреевич шел по селу, запачкав лишь ранты своих хромовых сапог. Придя в школу, брал у школьной уборщицы Степаниды, которую многие поколения учеников почему-то называли Штепунькой, ведро и тряпку. Тщательно отмывал, потом насухо вытирал сапоги, включая подошвы.

Провожая нас на летние каникулы, Петр Андреевич на последнем уроке, называемом тогда классным часом, давал нам напутствие на целое лето. Слушая его, казалось, что именно меня он видел, опасно перегнувшимся через низкий сруб и всматривающимся в мрачную колодезную темень. Каждого из нас он видел, взбирающимся по крохким веткам на самую верхушку высоких деревьев, заплывающими на опасную глубину на прудах Одаи, взбирающимися на горы, готовых обвалиться и поломать наши неугомонные ноги, огромных бутовых камней на стройке нашей новой школы.

С огорода Стасика Мороза, где играли, мы тайком пробирались за абрикосами в сад старой Воренчихи. Оттуда я видел, открытый всем ветрам и небу, связанный из подсолнечниковых палок, туалет в самом углу сада старой Бойчихи. Я ни разу не подумал, не предположил, что в тот туалет ходил и мой учитель. Я в те годы не допускал мысли, что наш учитель ходит в туалет вообще. Кроме бахчи, где Петр Андреевич, словно стесняясь, съел тонкий ломтик арбуза, мы ни разу не видели нашего учителя, принимающим пищу. В моих мыслях мой первый учитель был небожителем.