Евгений Единак - Реквием

Когда я пришел на кузню следующий раз, Коваль осматривал двух лошадей. Их привели с какого-то соседнего села. Одна из лошадей сильно хромала. Коваль ходил вокруг лошадей и, поднимая поочередно ноги, что-то недовольно бубнил себе под нос. Оказывается, лошади охромели после того, как их подковал тамошний кузнец. Поднимая поочередно ноги, Коваль внимательно осматривал копыта и подковы, что-то тихо объясняя подошедшему дяде Сяне. Тот неодобрительно крутил головой.

Хозяин-единоличник стоял рядом и, понуро опустив голову, ждал приговор. Дядя Сяня ушел в кузницу и скоро вынес небольшой деревянный ящик с ручкой. В ящике были разные инструменты и коробочки. Коваль привязал коня к станку и взял из ящика небольшой молоток. Зажав копыто передней ноги между своими коленями, он внимательно осматривал подкову и копыто лошади, постукивая молотком. Осмотрев вторую переднюю ногу, Коваль взял заднюю и слегка потянув, устроил копыто коня между коленями.

Мне стало жутко. Перед моими глазами встала кошмарная картина, когда один из коней, ведомых на водопой к Тавиковому колодцу, ударил копытом задней ноги огромного черного пса. Собака принадлежала старому Сергею Суфраю. Пес сорвался с цепи и, выскочив на дорогу, бросился на лошадей. От удара пес, кувыркаясь, отлетел и долго дергался на дороге, поднимая пыль.

Потом затих, только возле головы разливалась лужица яркой, быстро густеющей крови. Возвращающиеся с водопоя лошади всхрапывали, опасливо обходя застывшее тело собаки с неестественно раскинутыми ногами. Подошедший с мешком дед Сергей унес пса в сторону брайковской лесополосы.

Глядя на Коваля, наклонившегося над копытом, я боялся даже представить себе, что будет, если конь ударит его так, как ударил собаку. На всякий случай я решил, что кузнецом буду, но коней подковывать не стану.

Закончив с первым конем, Коваль тем временем начал обстукивать переднее копыто второго коня. Внезапно конь дернул ногой.

— Здесь! — негромко сказал Коваль и дядя Сяня крейдой начертил на копыте короткую линию. Обследовав остальные копыта, Коваль взял большой напильник и стал стачивать загнутые концы гвоздей. Затем клещами обкусил загнутые кончики и уже другими клещами вытащил все гвозди, которыми была прибита подкова. Затем широким напильником, который он называл рашпилем, опилил копыто вокруг. Так, не спеша, он освободил от подков копыта обоих коней.

Показав хозяину, в какие дырочки надо заливать лекарства, Коваль объяснил, что ковать второго коня можно будет только через две-три недели. После того, как заживет, пробитая неумелой рукой, живая часть копыта. Вернувшись к первому коню, Коваль рашпилем почистил копыто. Затем ножом и специальными скребками почистил копыто снизу. Снова в ход пошел рашпиль, выравнивая площадку копыта. Прикладывая к копыту, подобрал подкову. Напильником загладил её края.

Затем стал забивать гвозди, загибая и откусывая вылезшие из копыта кончики. Я ожидал, что конь дернется и ударит Коваля. Но конь даже не дрогнул. Он послушно стоял, поднимая нужное копыто. Лошадь как будто понимала, что надо не мешать Ковалю делать нужное дело.

Подковав коня, Коваль собрал инструменты и понес их в кузню. Хозяин лошадей снял с повозки увесистую хозяйственную сумку и последовал за Ковалем. Вскоре он вышел с облегченной сумкой, запряг лошадей и, развернувшись, уехал. Вскоре тарахтящая телега скрылась из виду.

А я продолжал сидеть верхом на толстом бревне. В моей голове роилась куча вопросов:

— Почему лошадь не сделала ни одной попытки ударить Коваля?

— Откуда Коваль знает, что незнакомая лошадь не будет лягаться?

— А может он знает какие-то лошадиные слова?

— Кто его учил так точно забивать гвозди?

— Что чувствует лошадь, когда ее подковывают?

— А может лучше не ковать вообще?

Собирая материал для настоящей главы, я беседовал с односельчанами и внуками Коваля, собирая по крупицам сведения из его долгой и непростой жизни. Моя работа в значительной степени облегчалась наличием мобильной связи и скайпом, значение которых Коваль просто не успел оценить. Он жил и работал в совершенно в другое время, в другой эпохе.

Прокоп Фомович Галушкин родился в 1894 году в селе Гырбово под Окницей. Бедное, полуголодное детство, типичное для множества детских судеб тогдашней бессарабской глубинки. Зарабатывать на хлеб начал, едва исполнилось восемь лет. Нанимался в подпаски, весной, забираясь на высокие деревья, собирал гусеницы в садах зажиточных крестьян. В двенадцать лет случайно зашел в кузницу, принадлежащую помещику Рошке. Этот случайный визит стал решающим в судьбе Прокопа.

Сначала качал мех, носил издалека тяжелые ведра с водой. По окончании работы убирал в кузнице, развешивал весь инструмент на стенке, а множество кузнечных щипцов располагал по порядку на загнетке горна. Утром приходил на работу первым. Обильно сбрызгивал пыльный пол водой. До прихода кузнеца надо было успеть разжечь горн, принести чистой воды.

Раз в десять-пятнадцать дней вместе с кузнецом, вооружившись пилой, топорами и длинной веревкой шли в лес. Дубовая роща, принадлежащая Рошке, начиналась сразу за западной окраиной Гырбово. Противоположная опушка леса выходила на левый берег Куболты, бравшей начало на окраине села Паустово. Речка в те годы никогда не пересыхала. С самого раннего детства Прокоп знал каждую яму от запруды перед лесом до конца села. Летом со сверстниками ловил руками раков. После ливней, когда прорывало дамбы от Липника до Бырново, на отмелях собирал, как грибы, трепыхающихся в полужидкой грязи карасей.

Управляющий имением Теофил Матковский заранее помечал высохшие и больные деревья, которые подлежали рубке. С помощью двух-трех нанятых крестьян пилили деревья, обрубали сучья и на закате привозили и складывали под крытый дранкой навес в дальнем углу кузнечного двора.

Толстые сухие метровые бревна кололи на крупные поленья, которые укладывали в виде колодца высотой около трех метров. Вокруг колодца складывали пирамиду из толстых поленьев, которую обкладывали более тонкими ветками и полуметровым слоем старой соломы. Солому в свою очередь обкладывали дерном, оставляя небольшое отверстие на самой вершине пирамиды.

В стороне от пирамиды разводили костер. Разгоревшиеся короткие поленья лопатами забрасывали в верхнее отверстие пирамиды. С боков заостренными кольями прокалывали отверстия — прадухи. Как только пирамида начинала проседать, землей засыпали все прадухи. Начинался самый ответственный момент. Если пирамида в каком-то месте проседала больше и из верхнего отверстия пирамиды с дымом вырывалось пламя, появившуюся брешь забрасывали землей.