Евгений Единак - Реквием

Особенностью ее было то, что она никогда не делилась едой, даже со своими щенками. Они могли приблизиться к миске лишь после того, как насытится их мама. Мы неоднократно корили ее за жлобство, но это помогало мало. В восемьдесят первом, когда моему младшему — тоже Жене, исполнилось два годика, няня вывела его погулять перед домом. Одновременно вынесла кастрюльку с мелкими вареными картофелинами для Инги. Затем вернулась в дом, чтобы выключить газовую плиту.

В это время на крыльцо вышел я и застыл. Женя, стоя на корточках, рукой отгонял Ингу, пытавшуюся взять зубами картофелину. Другой рукой быстро отправлял нечищеную картофелину за картофелиной в рот. Инга все время стояла рядом и широко махала своим пушистым хвостом. Я прервал трапезу, чем вызвал бурное неудовольствие сына.

Жарким летним днем я погрузил в машину бредень и с приятелем поехал на озеро в урочище Зурлоае ловить раков. Беременная Инга увязалась с нами, вскочив на заднее сиденье. Мы тянули бредень, процеживая озеро. Инга носилась по берегу. Я был спокоен за нее, так как она часто сопровождала нас и в более далекие путешествия, за тридцать-сорок километров.

Зайдя в другой конец озера, мы еще более часа бреднем бороздили водоем. Вернулись с противоположной стороны к машине. Вытряхнули и погрузили бредень, мешок с добычей и ведро. И только садясь в машину, обнаружили, что Инги нет. Безуспешно звали, напряженно вслушиваясь, ожидая услышать лай. Из леса доносились стук топоров и голоса рабочих, вырубающих дикую поросль. Один раз мне показалось, что я услышал голос Инги. Галлюцинации, подумалось мне.

Я решил подъехать к рабочим, может, кто ее видел? Подъехав к просеке, ведущей к вырубке, мы увидели мужика, стоящего на опушке в начале просеки. Рядом с ним бегала небольшая кудлатая собачонка. На мой вопрос, не появлялась ли на вырубке чужая собака, он отрицательно помотал головой. Мне показалось, что слишком поспешно. Вспоминая, через много лет этот случай, я чувствую себя скверно.

Лишившись Инги, я спрашивал знакомых, нет ли у кого щенков. Будучи в Тырново на территории быткомбината, я обратил внимание на маленькую собачку, почти щенка, бегающую со стаей собак, приблудившихся к комбинату. Это была очаровательная сучка светло-каштанового окраса, с лисьей мордочкой, как у Инги. Только ноги были короче и чуть толще. В хвосте масса, склеенных друг с другом, репейников. Она кружила вокруг моей машины и яростно лаяла. Я спросил у сторожа:

— Чья собака?

— Ничья. Привез водитель из Корбула. Надеялся, что кобелек, а она сучка. Вот и пустил на территорию.

Охранник видел, что собачка мне понравилась.

— Магарыч будет? Подъезжайте завтра. Она в руки не дается.

На второй день я ехал домой. На пассажирском сиденье напряженно сидела сучка, недобро поглядывая на меня. На шее была цепочка, перекинутая, через спинку сиденья. Приехав, завел собаку во времянку и рискнул. Продвигаясь по цепочке, добрался до шеи. Освободив от цепочки, принес поесть. На следующий день выпустил сучку во двор. Она сразу принялась обследовать свои будущие владения.

За загнутый колечком вверх хвост, назвали Лайкой. Освоилась во дворе довольно быстро. С первых дней отличала домашних от чужих. Подолгу носилась вокруг младшего так, что глядя на нее, кружилась голова.

Весной родила двух щенков. Черный, большой родился мертвым. Лайка оказалась необычайно заботливой матерью. У Каштана, так мы назвали щенка, уже открылись глаза, а Лайка покидала щенка лишь на короткое время. Все остальное время проводила внутри крошечной будки, кормя и вылизывая сына.

Со следующей весны Лайка с Каштаном ежедневно утром и после обеда провожали меня на работу. Проводив до поликлиники, некоторое время сидели в тени у широкого крыльца. Потом поднимались и не спеша трусили домой. Когда я подходил к поликлинике, сотрудники острили:

— Идет Единак и сопровождающие его лица!

Моему младшему исполнилось четыре, когда Лайка родила во второй раз. Каждый раз она приносила по два щенка. Однажды, когда у нас в гостях были родственники, Женя, с присущей ему манерой, вихрем ворвался в дом и вклеился в меня, сидящего на диване. Я отстранился:

— Чего от тебя псиной несет? Ты что, лежал в будке у Лайки?

— Папа! — он вытянул руку ладонью вверх.

Я вгляделся. Вокруг рта были густые обводы грязи.

— Ты что, как будто Лайку сосал? — спросил я в шутку.

Качая рукой перед моими глазами, Женя почти скандировал для ясности:

— Папа! У коровы молоко. И у Лайки тоже молоко. Я сосал молоко у Лайки.

Все разговоры оборвались. Я замолчал. Потом спросил, чтобы чем-то заполнить тишину:

— Как же ты сосал?

— Лайка легла и я лег. Вот и сосал.

— Ну и какое же молоко у Лайки?

— Как у коровы. Только чуть горькое. — ответил сын.

— Бо-оже! — вырвалось у кого-то из женщин.

Дегустация Лайкиного молока обошлась без последствий.

Пока подрастали маленькие, Каштана выпросил у меня знакомый водитель.

Лайка жила у нас около десяти лет. Она отлично уживалась с другими, поселившимися у нас позже, собаками. Затем она стала быстро худеть. Слабела. Подолгу не вылезала из будки. Потом стала забиваться в узкую щель возле гаража. Однажды, когда я открыл ворота, она засеменила проулком на улицу. Я вернул ее. На следующее утро Лайки во дворе не было. Подойдя к воротам, я увидел на проволоке клочок рыжей шерсти собаки, выбирающейся на улицу. Лайка ушла из дому, чтобы умереть.

Один мой знакомый как-то спросил меня:

— Вам не нужен хороший пес? Немецкая овчарка. Семь месяцев.

— У кого он? — спросил я.

— У меня дома. Мама и папа в питомнике в милиции. А он начал караулить и есть домашнюю птицу. У вас, вижу, птица закрытая.

На следующий день, придя с работы, я увидел молодую овчарку, привязанную на цепи к забору. Теща, приехавшая погостить, стояла поодаль, предлагая собаке какую-то еду. Пес затравленно жался к забору.

— Пес битый, — безошибочно определил я.

После обеда, переодевшись, я поставил скамеечку на безопасном расстоянии и сел. Долго сидел рядом с Аргоном, так звали собаку, почти постоянно тихо разговаривая с ним. Потом сидел, читая книгу. К концу нашего общения пес перестал горбиться, сильно поджатый хвост расслабился. В тот день я его не кормил.

На следующее утро, я вышел к Аргону с едой. Он жадно поел. Я придвигался к нему все ближе и ближе, разговаривая. Протянул руку к его ошейнику. Пес весь напрягся. Не без внутренней дрожи я расстегнул пряжку ошейника и убрал руку. Цепь с ошейником упала к ногам Аргона.

Еще немного посидев, я медленно встал и пошел прочь. Потом позвал пса. Он стоял еще довольно долго. Потом опасливо сделал шаг-другой. Я снова позвал его. Пёс, молча, подошел почти вплотную. Он мне верил. Я положил руку ему на холку. Затем, обхватив шею, прижал его голову к своей ноге. Так мы стояли довольно долго. Затем я убрал руку и пошел. До конца дня он неотвязно ходил за мной. На ночь я его не привязал.