Евгений Единак - Реквием

В восемьдесят втором году я ремонтировал свою, цвета «Золотое руно» «копейку» — «Жигули» первой модели. Ремонт производил автомеханик от бога, водитель машины «Скорой помощи» Тырновской больницы Володя Маркоч.

Закончивший на «отлично» индустриальный техникум, пару лет проработал преподавателем в профтехучилище. Затем бросил, устроился водителем на машине «Скорой» по сменам. А свободное время отдавал любимому делу — механике. У себя в просторном гараже установил различные точила, токарный и сверлильный станок, компрессор, электро- и газосварку и многое, многое другое…

Когда он снимал амортизатор, я обратил внимание на, словно перерубленный пополам, бицепс его левого плеча с глубоким, втянутым обезображивающим рубцом на коже.

— Откуда этот рубец? — спросил я Володю и неудачно пошутил. — бандитская пуля?

— Это еще с Ишима памятка. Корова чего-то испугалась и рванула вперед. Сбила подвешенную косу. А я не успел увернуться. Молодой был, шестнадцатый год шел. Мышца пересечена только частично. Там в селе один ссыльный фельдшер был. Зашил обычными нитками. Зажило.

— А где именно ты был на Ишиме?

— Где я только не был. Нас три раза перебрасывали с места на место. Там много людей было с нашего района. Совсем рядом жил с родителями Митикэ Руссу. Дмитрий Андреевич, фельдшер на Дондюшанской скорой. Ссылали тогда, абы кого.

Из Юшкова нас переселяли в Мизоново, там создавали пчеловодческий совхоз. Отец всю жизнь занимался пчеловодством. Перед отъездом мы ходили в соседнее село. Слышали, что там двое сосланных стариков. Мы им отнесли часть из хозяйства, что не могли взять с собой. Там так заведено. Мы пришли, а там беззубый старик без обеих рук. Нашли кого ссылать!

— А у тебя в руке был липовый бочонок с первым медом. — утвердительно сказал я.

Володя выпустил из рук амортизатор. Несколько секунд он стоял на корточках с приоткрытым ртом:

— Ты что, был на Ишиме? Детей я там не помню!

— Нет, не был. То была моя бабушка. Она мне и рассказала.

— Да-а. — только и промолвил Володя.

Бывшие до тех пор в приятельских отношениях, мы ни о чем не договариваясь, помогали друг другу безо всяких условий. Я чувствовал его ревность, если он обнаруживал в моей машине следы ремонта другими, не его, руками.

Однажды, в предзимье, по моей внезапной просьбе он повез меня на своем «Москвиче» по маршруту Дондюшаны — Тернополь — Киев — Дондюшаны. За сутки его машина пробежала более тысячи двухсот километров.

С помощью своего давнего приятеля, намного старше меня, я завез в Володин гараж полный комплект газосварки со шлангами. Потом сварочный трансформатор с кабелями. На всем этом новом оборудовании, как говорят, еще муха не сидела. Такое было время. При сдаче в эксплуатацию промышленных объектов списывалось строительное и монтажное оборудование, стоимостью в целые состояния. Такова была правда того времени.

Володе уже за восемьдесят. Кроме автомеханики он всю жизнь, как и его отец, колдует на пасеке. Я не помню случая, чтобы мне при отъезде он не вручил банку меда. Часто я находил мед на заднем сиденье машины, уже приехав домой. Если же у Маркочей я подолгу не бывал, то Володя приезжал навестить меня на работе. Всегда с банкой меда.

Сейчас, после перенесенной болезни, Володя разговаривает с затруднением. Но я рад, что он по-прежнему со мной на ты. Как и я с ним. При написании главы, приходилось звонить много раз. Многое выпало из памяти, многое надо было уточнять. Общаемся больше через его милую жену, Женю. Ровесница мужа, она прошла со своей семьей по Ишиму путь, параллельный Володиному.

Я уже говорил, что мир тесен. На Ишим, вместе с родителями в трех-четырехлетнем возрасте уехали и мои одноклассники: Валерий Ярмалюк и Люда Потынга. В школу они впервые пошли в Сибири. В Дондюшанской школе они стали учиться уже в пятом классе. Русская речь обоих очень правильна. Без молдавского акцента и моего малозаметного, но неистребимого украинизма.

Их семьи, как и другие, проделали непростой путь по ишимскому краю. Семья Потынги начала свой скорбный путь по Сибири с деревни Новотравное, что в двадцати пяти километрах от города Ишима. Ярмалюки жили в Бердюжье, что почти в ста километрах юго-западнее Ишима.

О том, что пешеходный переход на станции Ишим по утрам делит пополам утреннее большое оранжевое солнце, рассказал еще в шестьдесят третьем, пятьдесят два года назад, старший брат Люды Потынги — Жора. Он тогда работал слесарем КИП и автоматики на Дондюшанском сахарном заводе. Я проходил там же производственное обучение.

В самом конце лета председатель Волынкинского сельского совета пришел с молодой женщиной, с огромным рюкзаком за спиной. Рядом с ней, нагруженный узлом и небольшим деревянным чемоданчиком стоял мальчик восьми-девяти лет. Это были переведенные из Каргалы, что в двадцати пяти километрах ниже по течению Ишима, Нюся (Анна) Унгурян с сыном Виктором.

— Тетя Софья, принимай на временное проживание постояльцев. Говорят, что ваши земляки, соседи. Из какого вы села? — переспросил председатель женщину.

— Дин Плопь сынтем, — по молдавски сказала Анна, обращаясь к бабе Софии, — и повернувшись к председателю, перевела. — С Плопь мы.

Баба София всплеснула руками и засуетилась:

— Совсем рядом! Господи, свои все! Проходите, снимайте поклажу. Отдыхайте.

В это время по извилистой тропинке, затем по ступенькам поднялся безрукий дед Юсько, с помощью изобретенной им упряжи держащий в равновесии коромысло с двумя ведрами справа и слева. В ведрах плескалась вода из Ишима.

— Витя, ши аштепць? Ажутэ май репеде! (Витя, что ждешь? Помоги быстрее!) — воскликнула тетя Нюся и бросилась к старику.

Но все было не так просто. Чтобы снять коромысло, надо было поднять его вместе уключинами, охватывающими ключицы спереди и лопатки сзади. Однако дед подошел к двум рогатинам, воткнутым глубоко в землю. Положив коромысло на обе рогатины, дед присел и сделал шаг назад. Коромысло с полными ведрами устойчиво разместилось на рогатинах. Женщина мелко перекрестилась. Повернувшись к сыну сказала на молдавском:

— Витя! С сегодняшнего дня вода на тебе.

— Мал еще, — сказал немногословный дед Юсько. — Вдвоем будем ходить.

Так началась совместная сибирская жизнь двух горемычных семей из Бессарабии: молдавской и украинской. Объединенные общей неволей, они прожили вместе неполных четыре года. За эти годы ни одной стычки, ни одной недомолвки. Расстались только в конце пятьдесят третьего, когда из наркомата внутренних дел пришло решение о возвращении стариков домой. А Унгурянам предстояло жить в том доме еще два года.

А вечером тетя Нюся, как я называл ее по возвращении их из ссылки до самой смерти, за чаем рассказывала старикам о мытарствах ее семьи.