Евгений Единак - Реквием

Наряду с радио с питанием от батарей, стали появляться сетевые радиоприемники. В начале пятьдесят четвертого отец купил в Могилеве сетевой радиоприемник АРЗ. Мы стали слушать «Последние известия,» «Театр у микрофона», «Пионерскую зорьку». По радио разучивали песни. Я до сих пор помню слова некоторых песен, разученных по радио: «Ой рябина кудрявая», «Маричка», «Шахтарочка» и «Верховина» на украинском языке.

Мы стали «профессионалами» в электротехнике. Киноаппаратуру в клубе подключили к розеткам. Но мы бодро шагали в ногу с научно-техническим прогрессом. Когда перед фильмом начинали показывать киножурнал, всеобщий кумир пацанвы Нянэк (Валерий Семенович Паровой) спешил в школу.

Деревянный коридорчик школы всегда был открытым. Замок висел на двери, ведущей в длинный коридор. Нянэк вскакивал на перегородку и, держась одной рукой за раму, другой просовывал в просвет патрона от лампочки металлическую часть ученической ручки, держа ее за деревянный отрезок. Вспыхивал ослепительный свет, раздавался треск и в школу, квартиру директора школы и клуб, которые были на одном предохранителе, прекращалась подача электричества.

Киномеханик пулей вылетал из кинобудки. За исключением клуба и школы всюду ярко светили электрические огни. Киномеханик начинал возиться с бензиновым моторчиком кинопередвижки. Парни постарше выходили из клуба покурить. А мы, под «мудрым» руководством Нянэка, занимали свободные места в зрительном зале, зачастую вдвоем, а то и втроем в одном деревянном кресле длинной скрипучей скамейки. Потом секрет был вскрыт, и патрон в коридорчике школы отключили.

Мной овладела навязчивая идея сделать что-либо подобное дома. Однажды, взяв небольшой кусок изолированного провода, оставленного еще летом электромонтерами, ножом зачистил оба конца. Вынув штепсель радиоприемника, сунул в розетку концы провода. Вспышка, треск и в доме погас свет. Мама, доившая корову, вбежала в дом.

— Что ты сделал?!

— Ничего.

Наутро отец вызвал электромонтера. Тот сначала посмотрел на меня.

— Ты ничего не делал?

— Нет.

— Странно, на столбе я соединил проводом, который выдержит и электроплитку, — сказал сосед.

Подошел к розетке и понюхал ее. Выразительно посмотрев на отца, отверткой стал откручивать центральный винт розетки. Я понял, что попался. Сняв крышку, дядя Сяня обнажил клемы. Одна из них оказалась оплавленной и закопченной.

— Давай, неси сюда то, что ты сунул в розетку, — произнес монтер.

Отец тяжело и шумно вздохнул. Я послушно сунул руку под матрац, достал провод и отдал его отцу. Дядя Сяня поскреб, что-то поправил в розетке, прикрутил крышку и вышел. В сенях отец уговаривал его взять бутылку. Тот не стал долго отказываться. Проводив монтера, отец тут же вернулся в комнату… Подобные опыты я больше не проводил.

Кто-то из ребят сделал открытие, которое быстро распространилось по селу. Если послюнявленый палец приложить к катанке заземления на столбе, то в руке ощущалась дрожь и руку начинало слегка сводить. Но еще более интересно было потрогать катанку языком. Перед глазами мгновенно начинало мелькать и сверкать.

Однажды эта мазохистская наклонность чуть не сыграла со мной злую шутку. На одной из свадеб электричество включили днем. Стоял сильный мороз. Я высунул язык и приложил его к катанке, решив проверить, работает ли заземление. Язык мгновенно прилип к металлу. Казалось навсегда. Выручила баба Явдоха, кухарившая на той свадьбе. Она прибежала с кувшинчиком горячей воды и, поливая катанку немного ниже места примерзания языка, освободила мой язык. В ответ на мамин выговор, баба Явдоха напомнила маме, что как будто вчера она лила горячую воду на топор, к которому примёрз мамин язык.

Наша техническая эрудиция росла не по дням, а по часам. Мы уже знали, что в случае, когда накал лампочки резко слабел, а потом исчезал вообще, было замыкание.

Мы знали значение сигналов моториста электростанции. Если свет мигал коротко один раз, значит через пять-десять минут будет временное отключение. Без пятнадцати двенадцать ночи мигало два раза подряд. Это означало предупреждение, что через пятнадцать минут света не будет до самого утра.

Волновали нас и фундаментальные основы электродинамики. В школе и на улице мы долго спорили, что такое постоянный и переменный ток. Мнение было единодушным. Сейчас у нас ток переменный, потому, что включают только утром и вечером. А когда будет гореть круглосуточно — это будет постоянный ток.

Время шло. В пятьдесят седьмом старенький стреляющий мотор электростанции сменил мощный дизель с огромной динамо-машиной. В колхозе появилась электро-пилорама, на ферме и конюшне конные соломорезки сменили электрические. Затем в столярной мастерской появился огромный электро-фуганок, в кузнице сверлильный станок стал вращаться электродвигателем.

В шестьдесят втором навсегда умолк шум дизеля сельской электростанции. Электроэнергия стала подаваться круглосуточно ТЭЦ Дондюшанского сахарного завода. Вскоре и сама ТЭЦ была синхронизирована с единой энергетической системой. Мы уже твердо знали, чем на самом деле отличается постоянный ток от переменного.

Сейчас, работая в своей домашней мастерской, с огромным неудовольствием воспринимаю кратковременные аварийные или плановые отключения электроэнергии. Нехотя оставляю работу, захожу в дом. Бездумно нажимаю на кнопку пульта телевизора:

— Посмотрю хотя бы пока новости, — и тут же про себя чертыхаюсь:

— Как же мы привыкли и как мы беспомощны без элементарных благ цивилизации!

Наша семья никогда не выделялась особой музыкальностью. Среди моих родственников по обеим линиям не было никого, кто-бы добился мало-мальски заметных успехов в пении, либо в игре на каких-либо музыкальных инструментах.

Исключение, пожалуй, составлял дядя Симон, самый старший брат отца. На складанах (поправках) после свадеб он охотно пел шуточные, часто пересоленные песни. При этом он любил пританцовывать.

Дядя Симон всегда был одет в форму железнодорожника. Наверное, не от большого богатства. Но как он держался, как держалась на нем форменная фуражка с высокой тульей! В нем было что-то, недосягаемое для простых смертных, от полководца в высоких чинах. А в его подтанцовках, скупых и выразительных одновременно, не было ни одного лишнего движения.

Дядя Симон не был обладателем чистого и сильного вокала. Его невозможно было причислить к какому-либо определенному типу певческого голоса. Иногда его несильный голос чем-то напоминал голос раннего Леонида Утесова. Он был негромким, казался шершавым, чуть хрипловатым, с какими-то преходящими грудными вибрациями.