Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Одна сторона в чистейшей манере дипломатов наносила удар из-за спины. Выдающиеся говоруны другой стороны с воодушевлением сыпали словами. Беспрерывно сверкали вспышки фотоаппаратов обеих сторон. Мы, оставшееся в поезде разноликое войско, узнали, увидели и услышали такое, что нас ничем ужи нельзя было удивить. Мы испытывали глубочайшее уважение к обеим сторонам за их ум, смекалку, напористость. Мы узнали, что цзаофани сняли себе купейный вагон и съездили в Пекин, где на уровне премьера Чжоу при личной встрече с ним доказали, что тезис «бунт — дело правое» следует считать правильным!

Все вагоны, кроме двух, в которых ехали с переговоров представители противостоящих группировок, были заперты. Проводники, похоже, заранее подготовились к этому, они закрыли на ключ все двери и не открывали до тех пор, пока караулы, встречавшие представителей своих группировок, и журналисты шумной толпой не покинули перрон.

Разношерстная публика, толкаясь и напирая друг на друга, со всех ног бросилась из вагонов и направилась к воротам станции в расчете на то, что удастся посмотреть, что будет происходить за ее пределами, какие шумные представления дадут им две группировки.

Я тоже вместе с толпой устремился вперед.

Известный итальянский кинорежиссер Антониони в одном поставленном им фильме, воспользовавшись обстоятельствами одного события, показал психологию людей, собирающихся на такие шумные представления: молодой мужчина — главное действующее лицо — преследуя убийцу, врывается на место увеселений — подмостки, где модные певцы, как помешанные, как сумасшедшие в тряске ноют песни. Один из певцов так размахивал гитарой, что она рассыпалась на части, и он выбросил ее в, толпу, а толпа, как обезумевшая, стала расхватывать обломки, люди дивили друг друга, ногами наступали на руки — столпотворение невообразимое. И тогда главный герой, захваченный такой атмосферой, забыл о поиске убийцы, тоже бросился добывать кусок гитары, вырвал из массы тел верхнюю ее часть, с трудом вырвался из окружения и побежал. Толпа бросилась изо всех сил догонять его. Наконец, он оторвался от нее и, едва дыша остановился, глянул на обломок гитары, беспорядочно подергал струны. Не понимая, зачем он в тот момент, как сумасшедший, бросился вместе с другими завладевать бесполезной поломанной вещью, он размахнулся и выбросил ее. Оказавшийся перед ним человек, напрасно стремившийся что-либо найти, с радостью наклонился и, как драгоценность, схватил ее. Но, осмотрев, тоже попил, что тот обломок ему совершенно не нужен, и, размахнувшись, выбросил его. Он попал под ноги прохожему, тот отшвырнул его в канаву...

А на площадке для увеселений по-прежнему продолжалось буйство, толпа все еще боролась за обладание обломком гитары...

И только когда они покинули ту увеселительную площадку, освободились от той атмосферы, только тогда смогли осознать, как они были смешны, как нелепо себя вели...

Психология тех людей, которых показал Антониони, именно такая, какой была психология у меня и огромного разношерстного войска в тот момент.

Мы, как лавина, прорвались через ворота и выбежали на привокзальную площадь. Она практически превратилась в каток. Поверхность образовавшегося на ней льда была пригодна для катания на любых коньках: обычных, хоккейных, гоночных. На площади перед вокзалом были вморожены в лед лозунги и транспаранты. Это было «изобретение» и «творчество» хунвэйбинов города «Алеет Восток». Зимой сама природа благоприятствовала занятию революцией, позволяла прятать дацзыбао и лозунги под корку льда, активисты этого дела, прогуливаясь по городу всего лишь с пустым ведром, найдя подходящее место, шли к крану, заполняли ведро водой, выплескивали его на землю или стену, накладывали дацзыбао или лозунг, и через минуту-две они уже примерзали. Потом обливали сверху и замыкали текст под лед, который охранял его, как защитная пленка, и будучи прозрачным, давал возможность читать. До наступления весеннего тепла он сохранится. А если кто-то захочет уничтожить, то это будет трудно сделать, разве что с помощью горячей воды.

Вся привокзальная площадь была покрыта квадратными плитами и оказалась идеальным местом для дацзыбао и лозунгов. Никто не знает, сколько людей туда приходило и сколько слоев дацзыбао и лозунгов слоями уложено на ней. На лед падал снег, — образовывалась корка, на которую наносили черные иероглифы, ярко выделявшиеся на белом фоне. Эта ровная поверхность стала «специальной рубрикой».

В тот день огромный заголовок дацзыбао, вмороженный в лед на привокзальной площади, гласил: посмотрите на контрреволюционную физиономию саморазоблачившегося Лю Ханьюя.

Лю Ханьюй?...

Кто он? Мужчина? Женщина? Служащий? Из народа? Из какой организации? Никто не знал. В те годы контрреволюционеров было великое множество. Наверно, никого это уже не интересовало. Тогда любого человека, порой самого обыкновенного, могли за одну ночь очернить по всему городу, в каждом дворе и каждом доме. То были годы, когда и революционер и контрреволюционер мог в мгновение ока прославиться.

Представители «Красных цзаофаней» и «Союза 8.8.», ездившие в столицу на переговоры, уже сели в большие пассажирские автобусы и, не торопясь, стали разъезжаться в разные стороны. Караулы обеих сторон расчищали путь для своих автобусов. Стоя на грузовиках, они исполняли гимны своих организаций. За автобусами шли боевые друзья обеих группировок, прибывших на вокзал для их встречи. С каждой из сторон было больше тысячи человек, получилась грандиозная демонстрация. Это называлось «показать волю и решимость уничтожить врага».

Часть нашей разношерстной публики устремилась за колоннами демонстрантов, встречавших своих представителей, а другие, оставшись на площади, ползали на коленях по льду, и опустив головы, читали дацзыбао, вмороженные в лед. Их на площади было очень много, по меньшей мере тысяч на двадцать иероглифов, занявших площадь 300–400 квадратных метров.

Такой способ чтения дацзыбао в южных городах страны не увидишь: каждый склонил голову и постепенно отодвигается назад. Если хочешь прочитать все с самого начала, то подходи к стене, которую образовали люди.

— Извините, отодвиньте, пожалуйста, ногу! — она закрывала иероглифы. Не зная, можно было подумать, что те, кто читал дацзыбао, молча скорбят по усопшим.

— У кого чистая подошва? Сделай одолжение! — в некоторых местах лед был затоптан грязной обувью и иероглифы не видны Тогда чьи-то сапоги с чистой подошвой расчищали поверхность льда. Тот участок становился прозрачным, иероглифы просматривались яснее чем написанные на яшмовой доске. Те, кто горел желанием сделать одолжение, приносили большие куски снега и разбрасывали по льду. Поверхность льда, протертая снегом, становилась не только прозрачной, но и блестящей.