Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Мать в замешательстве вытолкнула меня в наружную комнату.

Оттуда я услышал, как она советовала брату: «Сынок, по мнению матери лучше приклеить их дома. Если войдет посторонний человек, сразу увидит, что наша семья стоит на стороне председателя Мао». Брат ответил ей лишь одним словом: «Хорошо».

Мать тоже вышла в наружную комнату, открыла продовольственный ящик, достала из мешочка муки и насыпала в маленькую алюминиевую миску, сварила клейстер.

Только успела приклеить, как пришла староста улицы:

— Уважаемая семья Лян, после обеда в вашем дворе будет проходить собрание всей коммуны по выражению преданности многоуважаемому председателю Мао. Ты уважаемая хозяйка — истинный пролетарий, несколько поколений вашей семьи принадлежали к крестьянам-беднякам и низшим середнякам. Ты должна выступить в числе первых!

Мать разволновалась.

— Нет, не пойдет, я — домашняя хозяйка, к тому же неграмотная. Хотя и немало прожила на свете, но никогда не выступала ни на каких собраниях, неужели больше некому?

— Что, если домохозяйка, то нельзя критиковать буржуазию? Если неграмотная, то не смей критиковать?— вопрошала староста улицы. Лицо ее со следами трех банок на лбу посуровело. В это время появился мой брат, прямо в упор глядя в глаза старосты. Она, не в состоянии сдержать страх, отступила на шаг назад.

— Разгромим «черную банду»! — неожиданно воскликнул брат.

— Правильно, правильно! Черную Банду... конечно, надо разгромить... не оставить ни одного! — староста улицы предусмотрительно спряталась за спину матери, заискивающе улыбаясь.

— Идеи Мао Цзэдуна непобедимы! — выпалил брат еще один лозунг.

— Да, да... — срывающимся голосом подлаживалась староста.

— Староста, вы прислушайтесь, мой сын стал внятно говорить, не правда ли? — сказала мать.

— Внятно, внятно! — староста осмелела и, мельком взглянув на дацзыбао, спросила меня:

— Ты написал?

Не успел я ответить, как мать перехватила разговор: — Это написал мой старший сын, тоже хочет участвовать в культурной революции.

Староста, всмотревшись в написанное, всплеснула руками, поздравила мать:

— Это же действительно большое счастье! Написано здорово. Почему не вывесили во дворе? Приклейте там. Пусть все жители двора подпишутся. А во время собрания это будет создавать атмосферу классовой борьбы. Я как раз сокрушалась, где бы найти такие дацзыбао. Иероглифы выписаны превосходно!

— Революция себя оправдает! Критика буржуазии будет успешной! — глаза брата опять зажглись необычным блеском.

— Будет успешной, будет успешной! Будет очень успешной! — староста, вдруг осмелев, приблизилась к брату, чтобы похлопать его по плечу. Она была низкого роста и до плеча брата не дотянулась, лишь постучала ему в грудь:

— Студент истинно пролетарской семьи, отныне будешь в составе нашего народного комитета участвовать в культурной революции, нам как раз не хватает человека способного хорошо писать, — повернулась к матери и добавила, — это действительно большое счастье!

Только было непонятно, в чем она видела счастье: в том, что присмотрела человека, способного писать дацзыбао, или радовалась за мать, у которой «выздоровел» сын. Мать, конечно же, поняла в ее высказывании вторую мысль.

— Это счастье явилось благодаря многоуважаемому председателю Мао! Люди поддерживали уверенность матери в выздоровлении сына, а мать от этого ощущала радость.

Я тоже про себя думал: «Старший брат действительно выздоровел, я миллионы раз кланяюсь Вам в ноги председатель Мао, всю жизнь буду признателен за «Великую культурную революцию», развернутую Вами».

Уходя из нашего дома, староста напомнила матери:

— Ни в коем случае не забудь расклеить дацзыбао во дворе! Все жители двора должны поставить свои подписи, и скажи им, что это мое личное распоряжение.

Надо же, такая мелюзга дерзнула опрометчиво употребить слово «распоряжение». Мне казалось, что она просто вызовет всеобщее осуждение, что это оскорбляет многоуважаемого председателя Мао.

Я не стал призывать ее к ответу за оскорбление и выдворять из дома.

Что касается личного распоряжения старосты, то мать сделала «решительно так, как она велела».

Я крайне неохотно помог матери приклеить дацзыбао на дверь угольного сарая Ма. Мать позвала соседок выйти во двор поставить свои подписи.

Женщины с большой радостью сделали «решительно так, как было велено». Но они вписали не их собственные имена, а по привычке — имена хозяев домов — их мужей.

Во двор вышел старший брат, внимательно присматриваясь к их «революционным» действиям.

Из мужчин дома был только дядя Лу — этот люмпен-пролетарий. Он одобрительно сказал матери:

— Мой старший племянник приезжает как раз вовремя, вернется и сразу даст нам завоеванное звание двора «четырех хорошо».

Неожиданно старший брат на полном серьезе изрек такое, что может привести любого человека в растерянность:

— Ты на чьей стороне стоишь?

Сердце дяди Лу сильно запрыгало. Он долго молчал, подбирая слова, наконец, ответил:

— Я... стою на стороне многоуважаемого председателя Мао, — посмотрел на одну женщину, на другую... добавил, — неужели я мог стать на сторону «черной банды» ? — подняв руку, он указал пальцем на тачку, с помощью которой собирает старье, — смотрите все!

На еще не разгруженной тачке было написано: с правой стороны — «клянусь не сосуществовать с «черной бандой!», с левой — «клянусь в единодушии с председателем Мао!».

— Обе клятвы я тщательно обдумал, а не просто так написал, — дядя Лу заподозрил, что его хотят очернить.

— Ложное есть ложное! Маскировку надо сорвать! — снова хладнокровно «наступал» на него брат.

— Это... это... ты почему такое говоришь? — дядя Лу попал в сложное положение.

— Брат, уйди домой, — подтолкнул я его.

А тетя Лу уводила домой дядю Лу, успокаивая:

— Ты же знаешь, что у тебя — настоящее. Если он что-то сказал, это еще не значит, что тебя причислят к «черной банде».

Вырывая руку, дядя Лу кричал:

— На чьей я стороне, решат люди нашего двора!

Женщины в один голос отвечали ему:

— Да, да, в душе мы очень хорошо понимаем, что к чему!

Мать с улыбкой на лице тоже сказала ему:

— Ты «за», ты «за», если кто-то будет проверять, все мы во дворе подтвердим это.

Закрыв дома брата, я пошел к дяде Лу извиниться за него. Тоном обиженного дядя Лу ворчал:

— Странно, какими зелеными глазами он смотрел на меня.

Возможно, это потому, что когда прошлый раз отправляли его в больницу, ты, дядя Лу, помогал связывать его? — сказал я.

— В следующий раз, когда будете помещать его в больницу, я помогать не стану. Чтобы из-за неприязни не стать в его глазах антипартийным, антисоциалистическим элементом, — сказал дядя Лу.