Борис Садовской - Кровавая звезда

— Тише, Василий Андреич, тише, — отвечал ему сверху голос Гоголя. — Жозеф в постели.

— Как?

— Еще дорогой захворал. Жар, схватки в груди.

У Жуковского руки опустились. — Отец при нем?

— Сдается, тут не обошлось без чертовщины. Старый граф хотел быть в Риме вчера. Почему он задержался, не придумаю.

— Что сказал доктор?

— Что все они говорят. Опасно, но есть надежда. Однако Жозеф просил привести священника; бегу в посольство.

Василий Андреич не сразу узнал Виельгорского: так изменился он за ночь. Шопотом приветствовал Жозеф огорченного наставника.

— Но Цесаревич… как могли вы его покинуть? Ради Бога, Василий Андреич, вернитесь… ох, больно…

Жозеф закрыл глаза. Жуковский тихо вышел и опустился на кресло у самой двери.

— Здесь больной? — спросил осторожный и твердый голос. — Сведите меня к нему.

Пред Жуковским стоял аббат.

Василий Андреич привстал, готовый исполнить просьбу, походившую на строгое приказание. Но тотчас замялся.

— Видите ли, святой отец… Садитесь, прошу вас. Граф Виельгорский хочет причаститься по православному обряду.

— Это неправда. Граф Виельгорский католик и верный сын римской церкви. Пустите меня.

— Но, святой отец, извините… Это насилие.

— Насилие? Тогда я отсюда иду прямо в Ватикан.

— Святой отец, простите, пожалуйте сюда. Вы настоятель здешнего прихода, не так ли?

— Я из аббатства Сан-Донато, — сухо ответил, скрываясь за дверью, гость.

Снова шаги: это Гоголь привел священника.

— Отец Владимир? Откуда?

— А из Флоренции. Вчера приехал. Где же болящий?

— Батюшка, я перед вами виноват. — Василий Андреич рассказал о суровом госте.

— Что делать?

— Делать теперь уж, конечно, нечего. Мы, православные, все так. Стоит крикнуть, сейчас и уступим. Аббат вас папой стращал, а вы бы пригрозили Государем.

Жуковский потупился.

— Вы говорите, он из Сан-Донато? — спросил Гоголь. — Странно. Ведь Сан-Донато давно упразднено. Там только замок, а монастырь пустой. Постойте: кто-то подъехал.

— Слава Богу: граф. Теперь мне можно вернуться. Но что это?

Из спальной принесся резкий крик. Все кинулись туда. Жозеф лежал мертвый.

— Где же исповедник?

Василий Андреич водил помутившимся взором. Гоголь крестился.

— Наконец-то мы одни и совсем свободны.

Наследник взял сигару и затянулся. Над Сан-Донато тает лунная мгла. В громадные окна глядит колокольня, пронизанная бледным сияньем.

— Сказать по пхавде, свобода славная вещь. Покойный Мехдех твехдил, что Наследник для всех должен служить пхимехом. Но ведь это скучно. Надо жить не для пхимеха, а для себя. Как ты об этом думаешь, Алексис?

Толстому льстила откровенность Цесаревича. В другое время он бы принял ее иначе. Но теперь, опьяненный парами токайского и воздухом южной ночи, Алексис развязно повел плечом.

— Ваше Высочество, примеры прекрасны, но стеснительны. Изволили вы заметить за обедом, как мило прошлась баронесса по столу? Можем ли мы осудить ее? Нисколько. А что, если бы это увидел Государь?

— Ох, не говохи! Даже подумать стхашно. Жозеф, и тот пожалуй бы обиделся. Ты спать не хочешь?

— Нет, Ваше Высочество, а вы?

— А я совсем не хочу. Вот что, Алексис: мы получили свободу: воспользуемся ей.

— Не угодно ли Вашему Высочеству еще вина?

— Вино хохошо, но одного вина мало. Мне хочется… я хочу видеть бахонессу. Луна поднялась еще выше. В голубоватом тумане у стен и бойниц трепетали нетопыри.

— Ваше Высочество, удобно ли это? Быть может, она в постели?

— Тем лучше.

По нежилым заброшенным покоям в прозрачном лунном сияньи долго бродили наследник и Алексис. Со стен смотрели черные в тяжелых рамах картины, оружие, кубки, ряды обветшалых книг. За дверью блеснул огонь.

— Могу я войти? — спросил Цесаревич неверным голосом.

— Ваше Высочество? — спокойно отвечала баронесса. — Я вас жду.

Ободренные гости вступили в восточную комнату. Гета поднялась навстречу. На ней розоватая туника; две черных косы, точно ожившие змеи, вздрагивают на груди и плечах красавицы.

Наследник осмотрелся.

Сказочной яркостью красок на каждой стене пламенеет по картине: надменный сатана, хохочущий Хам, окровавленный Каин и обнаженная Иезавель. Под ними три крупные даты; четвертую скрыл темно-красный пятиугольник.

— Какие стханные числа! Пехвое: 12 махта 1801 года я знаю: это день смехти моего деда Павла. Но что могут значить две дхугих: 1 махта 1881 и 2 махта 1917 и почему четвехтая надпись скхыта?

— Любопытно также, Ваше Высочество, сочетание чисел. Ведь мартовский знак зодиака Агнец. Двенадцатое марта распадается на первое и второе; у неизвестных же годов сумма цифр равняется восемнадцати. Но это число состоит из трех шестерок: шестьсот шестьдесят шесть. Объясните, баронесса, ваш апокалипсис.

Баронесса улыбнулась.

— Будущее нельзя объяснить. Четвертую дату скрывает древнееврейский мизрах или молитва Израиля.

— И все же странно: Библия, евреи, и вдруг Император Павел.

— Вы, граф, любопытны, как дама. В России говорят: кто много знает, скорее состарится. Желаю вам дожить до 917 года; тогда узнаете сами.

— Увы, в тот год мне стукнет ровно сто лет!

— Довольно, Алексис, — смеясь сказал Цесаревич. — Стоит ли думать о будущем, когда настоящее так пхекхасно?

Неуловимо полетели часы. В стенной нише между Каином и Хамом нашлись оплетенные тростником бутылки; разговор закипел живее. В пылу его острая ножка Геты не раз повстречалась с упругим коленом Цесаревича.

— Мне кажется, граф Алексис недоволен чем-то. Что с вами, граф?

— Его огохчил волшебный фонахь.

— Да?

— Его Высочество прав. Родитель ваш, баронесса, как в зеркале показал мне мою смерть.

— Не тревожьтесь. Я попробую вам помочь. Выпейте мое вино, и вы все забудете.

— Но, баронесса, вы смеетесь надо мной?

— Нимало. Пейте же, не бойтесь: вас не отравят.

Алексис гневно вспыхнул и выпил бокал до дна.

— Браво, браво.

Толстой хотел было, но не успел ответить. Он спал.

Гета прыгнула на колени к Наследнику; их губы сомкнулись.

— Я твоя, — шептала красавица, уступая в сладкой борьбе, — обещай мне только…

— Все, что угодно. Хочешь, бежим и я буду тебе слугой; хочешь, задушу Алексиса; хочешь, я…

— Нет, этого не надо. Ты сдержишь слово, когда будешь царем. Согласен?

— На все.

— Клянешься?

— Клянусь.

— Освободи свой народ от рабства.

Александр очнулся на постели. Заря пылала.

Распуская по белым плечам смоляные косы, склоняется нагая красавица над золотою чашей. Блеснуло жало иглы, и кровь баронессы Геты смешалась с кровью Наследника русского престола. На лбу и правой руке у него заалела пятиугольник-звезда.