Энтони Леви - Кардинал Ришелье и становление Франции

После событий 10 ноября 1630 г. Ришелье, судя по различным отчетам послов, пребывал вовсе не в воодушевленном, а напротив того — сильно подавленном состоянии, главным образом по причине разрыва с королевой-матерью. Бюльон, посланный королем для прощупывания почвы, сообщил Марии Медичи, что кардинал даже не похож на себя — настолько он опечален. У нас есть описание этого визита Бюльона, содержащееся в адресованном Ришелье письме от 18 ноября. 19 ноября, когда король встретился со своей матерью, она была твердо намерена отомстить и даже не собиралась терпеть Ришелье в своем присутствии. На протокольной встрече с делегацией парламента король вскользь обронил, что решительно настроен, несмотря на должное уважение к матери, оградить Ришелье от ее враждебности. Его слова дошли до Марии Медичи и вызвали новый всплеск негодования в адрес Ришелье, который мобилизовал целую группу могущественных посредников, для того чтобы те уверили королеву-мать, что не он внушил Людовику мысль сделать это заявление, мало того, он даже не знал о том, что король собирается так поступить.

Ришелье не оставлял попыток смягчить гнев королевы-матери и предотвратить разрыв между Марией Медичи и Людовиком, грозящий, как казалось, разрушением самого политического единства Франции, в особенности если Гастон Орлеанский решился бы поднять восстание. [166]В основном благодаря Ришелье и за его счет Франция стала единым государством. Он написал полудюжине своих родственников, которых в свое время устроил в штат королевы-матери и которых она впоследствии уволила, письма с просьбами подчиняться ее желаниям и хранить молчание. Нунций Баньи, недавно возведенный в сан кардинала и собиравшийся вскоре вернуться в Рим, пытался быть посредником между ними и преуспел, предложив королеве-матери встретиться с Ришелье на заседании Королевского совета. Она приняла Ришелье холодно, затем пригласила его прийти к ней 15 декабря. На этой встрече она разразилась слезами, уверяя, что никогда не хотела рассорить Ришелье с королем.

Из ставших известными к настоящему времени записей Гастона явственно и с неизбежностью следует, что это видимое примирение не могло продлиться долго. Гастону — более чем когда-либо любимому сыну Марии Медичи — в 1630 г. было только двадцать два года, и он понимал, что его шансы унаследовать трон с каждым днем возрастают. И действительно, тогда казалось более чем вероятным, что он унаследует трон старшего брата. В его власти было жениться, если он того пожелает, и начать гражданскую войну, если захочет, хотя он мог бы рассчитывать на б о льшую поддержку со стороны старой аристократии, нежели та, которой он располагал. Что бы он ни сделал, благодаря статусу наследника Людовика он все равно остался бы безнаказанным.

В течение нескольких дней Гастон пребывал в нерешительности. Поздравлявший свою мать, когда в ее паруса дул попутный ветер, неблагоприятный для Ришелье, теперь он навестил с поздравлениями кардинала. Когда милости, которых он просил для людей из своего ближайшего окружения, — герцогства для его приятеля Антуана де Пюилорена и кардинальской шапки для его фаворита Леконье — были, как и следовало ожидать, заменены менее щедрыми пожалованиями, [167]Гастон посетил 30 января 1631 г. Ришелье, взял назад свое предложение дружбы и, покинув двор, отправился в Орлеан, а затем, через несколько месяцев, — в Безансон, находившийся тогда под управлением испанцев. Ришелье поднял тревогу и сообщил обо всем королю, который приехал из Версаля, чтобы приободрить кардинала и снова заверить в своей решимости защищать его.

Честолюбивый, несдержанный и не обремененный свойственными его брату религиозной щепетильностью и сознанием возложенной на него священной миссии, Гастон находился в выгодной ситуации, и Ришелье хорошо понимал это. Положение же Ришелье, напротив, было все еще слишком шатким. Он постоянно находился под угрозой физического уничтожения, под гнетом изнурительного сознания ответственности (даже без уверенности в том, что его власть даст ему реальный контроль) и зависимости от непредсказуемых настроений короля. В свете тех огромных усилий, которые Ришелье прилагал к сохранению мира между королем и его матерью, трудно винить его в том, что сейчас кажется просчетом, но все-таки его реакция — что для него нехарактерно — оказалась чрезмерной.

Его действия были направлены на утверждение безграничного королевского авторитета. Бассомпьер был заточен в Бастилию в феврале 1631 г. на основании подозрений, вызванных его возобновившимися отношениями с Луи де Марийаком, о которых стало известно из перехваченного письма. Его освободили только после смерти Ришелье. Оппозицию побуждали перейти от усугубляющегося раскола к открытому мятежу, и король, руководимый Ришелье, рисковал поставить себя в уязвимое положение, отказавшись от влиятельной поддержки внутри страны и за ее пределами.

Ришелье, как всегда боявшийся показаться неискренним в отношениях с королем, написал осторожную и взвешенную докладную записку, очень пространную и свободную от всякой недоброжелательности, но решительно приводящую к выводу о том, что Мария Медичи должна быть отстранена от любых постов, на которых она способна причинить вред. Король, теперь абсолютно полагавшийся на дружбу Ришелье, равно как и на его советы, был не против того, чтобы попросить ее уехать из Парижа в Мулен, губернаторство в котором она могла получить. Он решил сам доставить ее в Компьен, подальше от политически разлагающего влияния. Он прибыл туда 12 февраля и обратился с мольбой к своей матери, которая осталась непреклонной в своем отказе появиться на заседании Королевского совета. Король уехал и вернулся в Париж 23 февраля. Маршал д’Эстре, бывший маркиз де Кевр, должен был охранять ее. Лекарь королевы-матери и ее поверенный, Вотье, также связанный с Марийаками, был отправлен в Бастилию. Три герцогини, близкие к королеве-матери, и принцесса де Конти, которой через несколько дней суждено было умереть, были сосланы.

Мария Медичи согласилась отправиться в Мулен, как распорядился король, но попросила, чтобы ей позволили пожить в Невере, пока город Мулен не будет очищен от свирепствовавшей там инфекции, а замок — отремонтирован. Разрешение было дано, но она осталась в Компьене. Когда 20 марта Людовик написал ей о том, что Мулен уже готов к ее приему, она нашла массу отговорок, для того чтобы отложить переезд туда, по-видимому опасаясь, что ее могут отправить обратно во Флоренцию. К маю Людовик уже успел предложить своей матери на выбор Анжер или Блуа, а до Ришелье стали доходить слухи о том, что Мария Медичи готовит побег.