Пётр Федоренко - Лепта

— Сюда, сюда, Александр Андреевич! — и показал па место возле дам Каратыгиных. Ставассер срывающимся от волнения голосом говорил тост:

— На днях на этой вилле, в этом волшебном саду, немецкие художники чествовали своего гостя — короля Баварии. Мы сегодня встречаем здесь короля и королеву русской сцены…

Жена Каратыгина — миловидная дама с крупными серыми глазами — очень похожа на Вареньку, в которую Александр был влюблен в Петербурге. Он думал, что забыл ее. А вот встретилась похожая дама, и сердце дрогнуло. Оказывается, Варенька живет в нем, как живет Виттория Лапченко, как помнится натурщица Анна…

Жену Каратыгина он узнал. Это была некогда юная и талантливая артистка, на все спектакли которой он ходил, — Сашенька Колосова. Она дружелюбно ему улыбнулась:

— Ваше здоровье!

Рамазанов вдруг хлопнул в ладоши, и к гостям двинулась стоявшая у фонтана статуя Славы, держащая в простертой руке лавровые венки, — это был загримированный Костя Климченко, молодой скульптор.

Под общее «ура» один венок возложили на голову Каратыгина, другой — на Сашеньку Колосову. Сделать это выпало Александру. Юной дочери Каратыгиных Ставассер преподнес букет алых роз. В лавровых венках и греческих туниках Каратыгины были похожи на греческих богов.

Каратыгин поднял величественно руку. Застолье притихло. Он продекламировал:

Далее Александр не мог слушать. К горлу подкатил ком… Захотелось домой. Одним глазком бы на своих взглянуть! И на Вареньку, которая теперь мать семейства, ей сейчас минуло тридцать… как и Маняше минуло бы, будь она жива.

Каратыгин обошел застолье, каждого обнял, от всего сердца благодарил художников. Такого королевского приема им с Александрой Федоровной нигде и никто не устраивал. Жаль, не могут они быть в Риме дольше: завтра ехать в Неаполь, а оттуда — в Париж, где теперь собрались звезды театра.

Потом Каратыгин читал монологи Фингала, Эдипа, Танкреда, которых играл всю жизнь. Слушая его, Александр совершенно забылся. Мысли умчали его далеко. Батюшка, мать, сестры, Сережа предстали перед ним на зеленой лужайке в Петергофе. Они смотрели на него с любовью и надеждой…

— Александр Андреевич, а теперь покажите вашу картину! — раздался вдруг голос. Александр поднял глаза. Перед ним был Каратыгин.

— Это невозможно!.. — сказал он машинально и стал лихорадочно искать причину, почему невозможно. — Уже сумерки спускаются!

— Не беда! — вмешался Ставассер. — По дороге скупим все свечи. Коля! — крикнул он Рамазанову. — Вели кареты подавать, едем к Александру Андреевичу!

Шумная компания рассыпалась по коляскам. Чуть ли не с песнями — покатили. Александр ужаснулся: перепугают сейчас его благочестивую толпу, крестящуюся в Иордане, скоморошьими шутками-прибаутками собьют его рабочее настроение.

Ехать от виллы Понятовского два шага. Примчались быстро. Он открыл дрожащей рукой замок. Ввалились шумно. И впрямь — у каждого свеча. Зажгли свечи. Кто повыше поднял огонь, кто держит на уровне груди. В студии светло, как днем.

Необычность ли обстановки или картина возымела действие, но скоро все поутихли. Слышно только, как свечи потрескивают.

Александр стоял позади всех. Беспокойство его теперь исчезло, тишина в студии убедила, что его незаконченная еще картина может тронуть людей.

Вдруг Рамазанов шепотом произнес:

— Братцы! Петя, Костик!

И в студии неожиданно зазвучала сначала тихо, потом громче русская песня:

— Где вы? Александр Андреевич? — Сашенька Колосова обернулась, пожала руку Александру, Каратыгин, как только смолкла песня, сказал:

— Вот произведение, которым каждый русский может гордиться в самом Риме!

Известие о приезде в Рим Николая Первого {58} 58 …известие о приезде в Рим Николая Первого… — Николай I приехал в Рим в декабре 1845 года. облетело художников с быстротой молнии. Александр даже растерялся от новости. Неужели правда?.. «Стало быть, судьба», — подумал сразу же он. О государе были его мысли, когда замышлялась картина, государь узнал о ней, и теперь у него не стало терпения дожидаться картину в Петербурге, вот и вояж в Рим.

Александр кинулся убирать студию, потом вынул из шкафа фрак, встряхнул, надел и ужаснулся: фрак для встречи царя решительно не годился. Он сшил его еще в тридцать восьмом во время пребывания в Риме государя-наследника. В нем же в сорок втором принимал в студии великую княгиню Марию Николаевну — дочь государя… Сейчас заканчивался сорок пятый год. Фрак изношен до дыр. К тому же испачкан краской. Видно, когда-то, забывшись, работал в нем.

Взволнованный, помчался Александр к Кваснину.

— Как быть, Павел Иванович? Раздет, хоть с моста в воду. Позор встречать государя без фрака!

Кваснин отвел его в гардеробную.

— Мы одного роста, выбирайте. Извините, я тороплюсь.

У Кваснина не было ни минуты, коляска ждала у ворот, он должен ехать сейчас с посланником встречать государя в порт Чивитавеккья. Кваснин будто не в себе, бледен, взгляд отсутствующий, рассеянный. Пальцы, тонкие, изящные, нервно теребят шляпу.

— Пожалуй, этот, — торопливо сдернул с вешалки черный фрак, подал, поклонился Александру и направился к лестнице.

— Вы тоже взволнованы, Павел Иванович, — засеменил за ним Александр. — А уж я-то, уж я… Как же-с, ведь я свидания этого, можно сказать, жду всю жизнь. Один государь и может оценить мой труд… ему одному он назначен… Я хочу глаза его видеть, когда он будет смотреть на картину. Она не кончена — не беда. Мысль ее теперь отчетлива. Государь поймет. Как ему не понять. Вы знаете, Павел Иванович, я боюсь, боюсь этой минуты-с. Ведь эта минута высокая.

Кваснин неожиданно остановился, повернулся к Александру, тот натолкнулся на него и тотчас отпрянул. Лицо у Кваснина было белое, глаза жесткие.

— Да может, государь и не доедет до Рима… — прошептал он горячо. — Дорога ночная…

— Нет, — обмер Александр. — Нет! Дайте мне слово, Павел Иванович!..

— Александр Андреевич, вы прекрасно понимаете, что такого слова я дать вам не могу, но, — Кваснин спохватился, — я хотел сказать, может, он и не придет в вашу студию. У него без того много дел.