Владилен Травинский - Звезда мореплавателя [Магеллан]

Я обратил внимание на сети, подвешенные к потолку.

Их насчитывалось по нескольку в каждой комнате. Оказалось, что это подвесные койки. Туземцы ловко прицепляли их в помещении или прямо между деревьями. Так они защищались от змей, насекомых, жары. Встав ото сна, снимали, сворачивали и клали в угол. Поэтому-то им не тесно в шалашах: ведь кровати их не загромождают. Туземцы называли сетки «амаке» [41] Антонио Пигафетта пишет в своем дневнике: «Они живут в продолговатых домах, называемых „бойи“, и спят в хлопчатобумажных сетках „амаке“, привязываемых внутри этих домов концами к толстым брусьям». «Амаке» восточных южноамериканских племен (очевидно, племена, известные современным этнографам под именем «тупи», или «гуарани») — это сегодняшний гамак, который стал известен в Европе после открытия Нового Света. Особой популярностью он пользовался у моряков того времени, плававших на тесных и неблагоустроенных судах с небольшим числом кают. . Я записал это слово и за оставшиеся в колоде три короля выменял «амаке». Мне представилось, что эти нехитрые сооружения можно с успехом применить на судах: если их вешать к потолку, то в маленьком пространстве разместится много людей, и они станут гораздо меньше страдать от качки, чем лежа на полу.

У местных жителей на полях работали женщины. Мужчины охраняли их, охотились и ловили рыбу. Видно, много врагов было у этого племени, если пришлось оторвать мужчин от труда и превратить в постоянных воинов, а может быть, здесь виною были другие, нам неизвестные причины.

Однажды мы с Фернандо забрались на гору и пытались разглядеть окрестности. Дремучий, непроницаемый лес уходил к горизонту. Где-то в его дебрях хоронились народы и племена, чудовищные звери и реки, губительные для жизни, — неясные слухи о них со слов туземцев пересказывал нам Карвайо. С горы армада выглядела стайкой крошечных насекомых, присевших отдохнуть на лужице у края нескончаемого поля. Она казалась ничтожной у ног непроходимого материка. Но я с гордостью подумал, что порыв смелых душ сильней и значительней земных расстояний и препятствий. Нас уже пытались остановить тяготы судьбы и превратности людских отношений. Агент короля Мануэла предрекал, что мы не доплывем и до Канарских островов. Но мы у берегов земли обетованной, мы сильны и осторожны, наш командор тверд и спокоен, стихии отступили, отброшенные волей армады. В памяти прозвучали слова Магеллана: «Мы доплывем, Антонио де Викорати. Мы доплывем и сделаем все, что позволено человеку».

Мы простояли в бухте две недели. Перед нашим приходом была долгая засуха. Туземцы решили, что армада принесла с собой ливень, облегчивший им жизнь, и всячески старались нас задержать. Между прочим, они считали корабли живыми существами, а шлюпки — их детьми, которые, как гусята у гусыни, на ночь собираются под материнское крылышко. Мы так и не смогли их разубедить.

Вскоре, охладев к безделушкам, туземцы привели на берег толпу юношей и девушек и предложили менять их на топоры и копья. И тогда последовал ни от кого досель не слыханный приказ Магеллана. Он собрал совет капитанов и объявил, что под угрозой смертной казни запрещает покупку рабов. Капитаны пробовали возражать, говоря, что за каждым мореходом закреплено право работорговли и они не намерены от него отказываться. И тогда командор напомнил им, что они находятся на земле, принадлежащей королю Мануэлу, и что он, командор, дал их господину, королю Испании, слово соблюдать закон: не покупать невольников в землях, объявленных собственностью португальской короны, и не производить никаких насильственных действий, способных возмутить португальских хозяев края. Под конец Магеллан сказал, и это возымело действие:

— Неизвестно, хватит ли еды для команды. А уж кормить рабов мне и подавно нечем…

Так вот чем объяснялся приказ командора!

Армада уже готовилась поднять якоря, когда обнаружилось, что исчез Дуарте Барбоза. Он не пришел ночевать в каюту, и никто не знал, куда он делся. Обыскали берег на две лиги вокруг. Опросили местных жителей… Армада продолжала оставаться на месте.

Дуарте явился на третий день. Грязный, лохматый, он шел, распевая какую-то песню и размахивая тушей длинного жирного зверька с блестящей безволосой кожей. Это была его доля добычи. Ума не приложу, как он сумел договориться с туземцами, но Дуарте отправился с ними на охоту. Рыл вместе с воинами ловушки, ставил силки, сидел в засадах, а потом участвовал в праздничном пиршестве.

Ну и распекал же его Магеллан! Мало того, что Барбоза задержал армаду. Каков пример для других?

— Дуарте! — говорил Магеллан. — Ты брат моей жены. Однако в походе наши главные родственники — это Долг и Смерть. Я предупреждал тебя, шурин…

— Ты прав, командор, — переминаясь, глядя в землю, отвечал Барбоза. — Но ты не знаешь, Фернандо…

— Хватит болтать! — прервал его Магеллан. — Вахтенные! Вызвать кузнеца и заковать в кандалы ослушника!

Команда сбежалась смотреть, как заковывают Барбозу. Он, не теряя присутствия духа, шутил, подбадривал оробевшего кузнеца и даже помогал ему.

— Стучи, стучи, цеповник, — приговаривал Барбоза, потряхивая ручными кандалами и протягивая кузнецу ногу. — Я тебе не жена, стучи! Жену не скуешь, жена тебя самого в ярме водила!

Потом его приковали к борту. Принесли лепешку и баклагу воды: командор велел держать нарушителя впроголодь.

— Ничего, ничего, в племени славно накормили вашего Дуарте, — рассказывал Барбоза, со смаком жуя лепешку, — Мы начали пир, когда садилось солнце, а перед моим уходом он еще продолжался. А какие там девушки!

Поев, Дуарте устроился поудобней и, скорчив скорбную гримасу, запел тюремную песню:

Матросы сочувственно посмеивались.

Тот же кузнец расковал Картахену.

— Сеньор, — сказал ему Магеллан, — я возвращаю вам свободу, но отдаю под надзор капитана «Консепсиона». Надеюсь, теперь вы будете вести себя более благоразумно. Пусть королевский суд в Испании определит вам меру вины и наказания.

Вот так поступил командор: покарал за провинность близкого к себе человека и освободил от наказания врага. Внимательно следила армада за вождем и по достоинству оценила его поступки.