Владилен Травинский - Звезда мореплавателя [Магеллан]

— Спокойненько, ребята, — приговаривал меж гребками Родригес. — Командор молодчина, своих не бросает. Значит, он чего-то задумал. Да и если что, мы за себя постоим. Главное, держитесь у борта, как бы за спину не зашли! И локоть к локтю!

Веревочный трап мне показался в этот день очень длинным. Ноги путались в нем, руки скользили. «Стыдно, — говорил я себе, — не трусь! Бери пример с Эспиносы!»

Главный судья первым поднялся на палубу «Виктории» и стоял, поджидая нас, не обращая внимания на злобные насмешки, которыми осыпали его мятежники. Мы выстроились за ним вдоль борта. Около тридцати мятежников сбежалось сюда, потешаясь над нами.

— Луис де Мендоса! — холодно и четко произнес главный судья. — Фернандо де Магеллан, капитан-командир армады его величества короля Карла, повелел вручить вам его послание.

Де Мендоса прочел письмо и насмешливо поклонился.

— Пусть ваш португальский пес ищет дураков в другом месте, — начал де Мендоса. Но это были его последние слова. Длинным скользящим шагом Эспиноса придвинулся к нему и недрогнувшей рукой ударил мятежника кинжалом в горло. Ловким прыжком подоспел Родригес: его меч раскроил череп изменника. Судья переступил через тело умирающего и воскликнул, подняв окровавленный кинжал:

— Так умрет каждый неповинующийся! Сдавайтесь, пока не поздно!

Тускло блеснули кинжалы, лязгнули мечи, вырываемые из ножен мятежников. Мы тоже обнажили оружие и стали локоть к локтю, включив в строй Эспиносу.

— Спокойненько, ребята, спокойненько! — хрипло шептал Родригес.

Еще секунда — и мечи встретились бы с мечами.

— Оглянитесь, дети мои! — зазвучал вдруг голос Барбозы с противоположного борта. Мятежники отпрянули. Пятнадцать матросов «Тринидада» целились в них из аркебузов. Воспользовавшись тем, что экипаж «Виктории» весь скопился вокруг нас, Барбоза незаметно поднялся на судно с другой стороны и теперь стоял, поигрывая мечом, и смотрел с насмешкой на ошеломленные лица мятежников.

— Что я говорил! — гаркнул Родригес. — Ай да командор! А ну, бросайте оружие!..

Флаг Магеллана взлетел над судном, и Барбоза повел его к выходу из бухты. Туда же подтягивались «Тринидад» и «Сант-Яго». Мы имели уже три корабля против двух и заперли путь в открытое море.

День прошел в подготовке к бою. Мы понимали, что бунтовщики постараются прорваться в океан: им уже нечего было терять. Пришла ночь, сырая и ветреная. На всех кораблях горели огни. Магеллан не сходил с кормы, следя за судами врагов. На жаровнях непрерывно варилась еда и подогревалось вино, юнги разносили матросам порции.

…Я никогда не забуду это утро. Оно родилось внезапно и странно. Небо вспыхнуло, сделалось блестящим, словно в зеркале отразился зажженный очаг. Высь ожила, засияла. А на землю еще не упало ни одного луча. Наоборот, мрак сделался плотней. Под ослепительным небом в полной мгле покачивались на волнах каравеллы.

Голос Магеллана прокатился над морем:

— «Сан-Антонио» двинулся! По местам! К бою!

Пушкари держали факелы у заряженных орудий, стрелки подняли наизготовку аркебузы, арбалеты, луки; у борта стояли бойцы с абордажными крючьями в руках и кинжалами в зубах. Я шел на абордаж вместе с ними.

«Сан-Антонио» приближался. Гнев пылал во мне, и я знал, что это чувство разделяло большинство экипажа. Как щадил Магеллан людей, как бережно и умно провел армаду далеко на юг, сколько выдержки проявил он! А ныне бессмысленная гордыня немногих самолюбцев и крючкотворов, хитро использующих королевские инструкции, заставляет товарищей стрелять друг в друга.

«Сан-Антонио» выплыл из темноты рядом с нами. На корме стоял Кесада с мечом и щитом.

— В бой, на врага! — скомандовал он.

Но в бой ринулись мы. Ударили большие бомбарды «Тринидада», и не успел рассеяться пороховой дым, как абордажные крючья впились в борт «Сан-Антонио» и первая цепь атакующих понеслась по палубе. С правого борта пошел на абордаж Барбоза во главе экипажа «Виктории». В считанные минуты судьба мятежа решилась. Кесада, крепко связанный, с кляпом во рту лежал на корме, рядом с ним еще пятеро сопротивлявшихся. Остальных согнали на нос.

— За кого вы? — вопросил их командор.

— За короля и за вашу милость, — смиренно отвечали они.

Часа через два Серрано повел шлюпки в атаку на «Консепсион». Корабль не пытался обороняться, экипаж сразу сдался и выдал связанного Картахену.

…И вот мы опять собрались на песчаной площадке у подножия холма. Как и три дня назад, двести человек готовились слушать командора. Но сколько изменений произошло за столь короткое время! Толпа уже разделена — меньшая ее половина со связанными руками стоит поодаль. Высшие испанские офицеры в кандалах, и их окружает стража. Многие ранены, повязки с проступающими пятнами крови наложены на лица, руки, грудь. У всех воспаленные от бессонницы глаза.

Шел суд над мятежниками…

Король жаловал Магеллану право ножа и веревки над экипажем армады. Но командор им не воспользовался. Он передал рассмотрение дела главному судье армады Эспиносе.

Под нарастающее шуршание прибоя и шум ветра слушали мы решение судьи.

— К смертной казни приговариваются, — читал нараспев Эспиноса со свитка, — Луис де Мендоса!

Тело убитого свезли на берег. Судья подробно перечислил его вину. Потом сказал, что приговор он привел в исполнение лично [52] Таков был обычай: физическое убийство должно было подтвердиться юридически. .

— Хуан де Картахена! — продолжал судья.

Гордый испанец вскинул голову, но ничего не сказал.

— Гаспар де Кесада!

Его подвели к Картахене и поставили рядом. Они не смотрели друг на друга.

— Луис де Молино!

Телохранитель стал около своего господина. Руки Молино дрожали, голова тряслась.

— Антонио де Кока!

Этот вышел с бесстрастным лицом, сохраняя выправку и достоинство.

— Себастиан Эль-Кано!

— Педро Санчес де ла Рейна!

Каждое имя падало в толпу, как тяжелый камень. Люди съеживались, втягивали головы в плечи. Вчерашние всесильные командиры, или, напротив, друзья, партнеры по картам и жаровне единым возгласом судьи лишались жизни. Кучка приговоренных к казни росла. А над нашими головами, на вершине холма, вздымалась огромная виселица, поставленная по велению главного судьи. Ветер шевелил ее кожаные петли. Солнце проглянуло сквозь облака, и тень виселицы легла на толпу.

Сорок три имени назвал Эспиноса. Сорок три человека прижались друг к другу, и копья охраны сомкнулись вокруг них. Никто не просил снисхождения. Все знали: мятеж — самое страшное преступление в походе и наказание за него беспощадно.

— Я кончил, сеньор капитан-командир, — сказал Эспиноса. — Приговор произнесен. Вы вправе принять его или отвергнуть.