Николай Матвеев - Принцесса науки [Софья Ковалевская]

«Здесь очень красиво, — писала она дочери, — кругом все горы, которые наверху покрыты снегом, внизу кажутся совсем розовыми оттого, что так густо усеяны маленькими розовыми цветочками. Большая часть цветов здесь такие же, как у нас на лугах, только значительно больше и красивее».

Но все великолепие природы все же не могло наладить отношений с Максимом Максимовичем, и Ковалевская в мрачном настроении вернулась в Стокгольм.

Напрасно Миттаг-Леффлер предлагал Софье Васильевне снять квартиру в новом районе, поближе к его семье, чтобы почаще видеться. И хотя одиночество пугало Ковалевскую, она так и не собралась последовать этому приглашению: слишком плохое было у нее душевное состояние.

В таком угнетенном настроении она на рождественские каникулы поехала в Ниццу к Максиму Максимовичу, который усиленно ее приглашал. Против ожидания, отдых оказался чудесным, и ей не хотелось возвращаться в Стокгольм. Жизнь словно позаботилась о том, чтобы подарить ей немного радости напоследок. Софья Васильевна даже послала Миттаг-Леффлеру просьбу продлить ей отпуск, но он категорически отказал: не хватало профессоров, и Ковалевской придется вести два предмета.

Новый, 1891 год Софья Васильевна захотела встретить очень оригинально — в Генуе на старинном кладбище Санто-Кампо. Ковалевский не мог отказать ей в этом капризе, и они отправились в «город мертвых».

В это позднее время на кладбище было пустынно и тихо. На темном фоне неба белели мраморные надгробия, и казалось, что они шевелятся и ведут понятный только им бесшумный разговор.

Ковалевский несколько раз пытался увести Софью Васильевну, но все его уговоры были напрасны. Бледная, с мрачным взглядом, она молча переходила от одного памятника к другому и как будто что-то искала. Вдруг она остановилась у черной мраморной плиты с коленопреклоненной женской фигурой.

— Один из нас не переживет этот год, — с грустью сказала Софья Васильевна, и никакие доводы Максима Максимовича не могли ее разубедить.

В Стокгольм Ковалевская возвращалась через Париж и Берлин. В обеих столицах она встречалась с математиками и, конечно, со своим старым учителем и другом Вейерштрассом. Она снова стала прежней Ковалевской — веселой, остроумной, брызжущей энергией. Друзья радовались, глядя на нее и слушая об ее далеко идущих научных планах.

Затем она поехала в датский город Фредерисию, откуда уходил поезд на Швецию. Над городом прокатилась буря, хлестал дождь, резкий, холодный ветер валил с ног, и Софья Васильевна сильно простудилась. Усталая, промокшая и продрогшая, она села в поезд и поехала в Стокгольм, прибыв туда совершенно больной. Но вместо того, чтобы лечь в постель и вызвать врача, она весь следующий день готовилась к лекции, которую и прочитала на другое утро. Ковалевская решила усилием воли преодолеть болезнь. Поэтому после лекции она не поехала домой, а отправилась ужинать к своим друзьям Гюльденам.

Миттаг-Леффлер, бывший на этом ужине, вспоминает, что Софья Васильевна была очень оживлена, весела, полна оптимизма и с увлечением рассказывала о своих необычайно интересных планах на будущее, научных и литературных.

Она задумала написать три повести: «На выставке» — о творческом труде, направляющем жизнь человека, «Амур на ярмарке» — о женщинах, избравших разные жизненные пути, и «Путовская барыня» — о просвещенной матери-воспитательнице, хозяйке одного из ушедших в прошлое «дворянских гнезд».

И вдруг Софья Васильевна торопливо распрощалась и почти выбежала из квартиры. Гюльдены решили, что на нее напал один из обычных приступов ностальгии, и тактично не пошли провожать ее. А между тем Софье Васильевне стало плохо: дала о себе знать коварная болезнь. Ковалевская в полном смятении села по ошибке не на тот омнибус и уехала на другой конец города. Когда она приехала домой, болезнь окончательно сразила ее, и первый раз в жизни Софья Васильевна испугалась. Испугалась потому, что почувствовала: заболела очень серьезно. Она даже отправила служанку к Миттаг-Леффлеру с запиской:

«Стокгольм, 7 февраля 1891 г.

Дорогой Геста!

Сегодня мне очень плохо. Я была уже простужена, но пошла все же на вечер к Гюльденам, однако у меня сделался такой приступ озноба, что мне пришлось почти тотчас же вернуться домой. Позднее вечером у меня началась сильная рвота, и всю ночь был сильный жар. Сейчас у меня сильные боли в спине слева, и вообще мне так плохо, что я хотела бы позвать врача. Будьте так добры, напишите несколько строчек вашему врачу, чтобы он посетил меня сегодня, и пошлите с посыльным. Я не знаю никакого врача».

Врач пришел очень быстро.

Трудно установить, почему врач два раза ошибся. Возможно, болезнь протекала нетипично, возможно, врач был не очень опытный. Сначала он поставил диагноз: почечные колики, и назначил соответствующее лечение. Но оно не помогало, а драгоценное время было упущено. Софье Васильевне было трудно дышать, ее бил кашель, трясла лихорадка. У нее оказался гнойный плеврит.

Две ее близкие подруги — Эллен Кей и Тереза Гюльден — дежурили у постели больной день и ночь поочередно. Ковалевская, обычно неутомимая, своевластная, настойчивая, поражала их теперь своей кротостью и послушанием.

Они не знали, что всю жизнь Софью Васильевну преследовала навязчивая мысль умереть в одиночестве, в чужой комнате, без родных и близких. Она словно предчувствовала свою судьбу.

И еще один раз ошибся врач. Во вторник он объявил, что опасность миновала и можно оставить Ковалевскую на попечение сиделки. Этот день совпал с детским балом, куда должна была пойти Фуфа. Девочка не хотела уходить от больной матери, но Софье Васильевне стало легче, и она настояла, чтобы дочь пошла, и перед ее уходом полюбовалась ее маскарадным цыганским костюмом.

И вот все ушли из дома. А поздно ночью портье прибежал к Гюльденам с сообщением, что профессор Ковалевская умирает…

За несколько дней до смерти матери Фуфа начала писать письмо Юлии Лермонтовой и описывала в нем каждый день болезни.

«Доктор говорит, что большой опасности нет, но что она, верно, долго пролежит. Если ее что-нибудь взволнует, ей будет хуже… Никакой пароход не идет до среды в Россию, нынче воскресенье, так что я буду в это время и в этом же письме тебе писать.

Понедельник. Маме немножечко лучше, она ночью потела, и нынче у нее не такой сильный жар.

Вторник. Милая мама Юля! Вчера вечером мама приняла морфина, и мне нельзя было входить. Фру Гюльден у мамы была до 7 часов, когда она уходила, мама сказала, что ей лучше, и была такая спокойная. Ночью ей сделалось гораздо хуже. Послали за фру Гюльден, она пришла и меня разбудила. Немножко погодя мама стала хуже хрипеть и вдруг не стала дышать. Я совсем не заметила, как это случилось.