Гуннель Алин - Ганнибал-Победитель

Нумидийцам оказалось трудно проглотить обиду от бесплодной погони. Вечером они сбились в кучки и стали думать. Они тёрли лбы в надежде пробудить дремавшие мысли, и кого-то осенило. Посмотрим, что у них выйдет теперь. Во всяком случае, сегодня штук сто наших кобыл ночуют — естественно, под надёжным присмотром — вдалеке от лагеря. Нумидийцы надеются, что запах течки привлечёт диких жеребцов, которые и покроют хотя бы нескольких самок.

Время идёт. Туман не развеивается. С ним происходит что-то в высшей степени странное. Он прижимается к земле и уплотняется. Тот, кто сидит, видит ещё менее прежнего — не дальше двух пядей от себя. Такое впечатление, будто земля горит и потому кругом дым. Приподнявшись на цыпочки, я выглядываю из полосы тумана и вижу контуры ближайших деревьев — верхушки чахлых тамарисков и худосочных пиний. Когда я некоторое время спустя повторил свою попытку, то обнаружил плывущие по дымке отрезанные головы. Удивлённо заморгав, я опустился на полную ногу, но сразу же снова встал на цыпочки. Странные видения напомнили мне один текст, в котором говорится: «Из земли торчало множество бесшейных голов, кругом виднелись руки, гулявшие сами по себе, без плеч, и глаза, витавшие в воздухе отдельно ото лбов». Сии отчленённые части тела соединялись друг с другом в самых разных сочетаниях, так что получались, например, двуликие создания. Помню, там была корова с человеческим лицом и человек с коровьей мордой.

Наши охотники прислушиваются к доносящемуся из тумана мычанию чёрных коров и проявляют нетерпение.

Все остальные тоже. Внезапно большинство охотников вскакивает на коней и погоняет их. Намечается большой убой, который и происходит, поскольку кони боятся диких парнокопытных куда меньше, чем своих белых сородичей. Из-за завесы тумана слышатся крики, ржание, мычание и рёв. Не иначе как черномастная скотина ударилась в панику... Я вижу острые хребты с чёрным отливом, которые разрезают густое море тумана. Они напоминают мне стаю дельфинов, которые разрезают воду, игриво выпрыгивая на поверхность.

Это зрелище столь же незабываемо, как ощущение целомудренного счастья, которое входит в твою душу, сначала отражаясь лишь на жизненном настрое и только потом захватывая само сердце. Передо мною разыгрывался спектакль, изящный и изысканный, самобытный и доселе не виданный. Я как сейчас вижу этот поток чёрных спин с их бесконечными прыжками и жете [87]. Вижу и белых лошадей, которые встают на дыбы, выпрастывая из тумана передние копыта — словно жёлтые анемоны, пробившиеся в горах из-под снега.

Я не стал спрашивать, сколько убили скота. Меня, как и других, больше интересовало, когда мы снимаемся с места и выступаем. Даже самое красивое зрелище быстро наскучивает.

Мы с Бальтандом продолжаем молчать. Теперь мы не просто сидим, а едим и пьём. Моргать он, может, и не умеет, зато превосходно умеет хлебать и чавкать.

— Ты видел большие болота? — неожиданно для себя самого спрашиваю я.

— Ещё бы! — отвечает Бальтанд. — И что с того?

— Я слышал одну поговорку, — раздумчиво произношу я. — Не помню точно, но, по-моему, она звучит так: «Если топь не спешит оттаивать, журавль умирает».

— Возможно, поговорка справедлива, — замечает Бальтанд. — А впрочем, какого чёрта! — тут же поправляется он. — У журавля есть крылья, он всегда может улететь с замерзшего болота. Разве что заморожена вся округа... Ну и что? Журавли очень любят мёрзлую клюкву.

— Есть и другая поговорка, — продолжаю я. — «Рано замёрзло болото — рано прилетят журавли на юг».

— Вероятно, она тоже правильна. От кого ты их слышал?

— Не от тебя.

Я слышал их от кельтских вождей.

Когда мы спустились с Пиренеев, Ганнибалу доложили о том, что в каких-нибудь тридцати милях от нас собрались на совет кельтские вожди. Разумеется, они обсуждали наши пожелания, которые Ганнибал через гонцов довёл до их сведения, объяснив намерения войска и предложив договориться, на каких условиях мы могли бы пройти через принадлежащие кельтам земли. Повелев немедля разбить свой роскошный шатёр полководца, Ганнибал послал вождям приглашение в гости и на переговоры. Вожди вместе с царьками прибыли — верхом и в сопровождении свиты. Ганнибал встретил их в нарядных одеждах, с царской диадемой на челе. Он осыпал прибывших подарками и подтвердил свои обещания. Вожди сидели, таращась на дары, многие — с большим пальцем во рту. Занятно, что стоило возникнуть какой-нибудь проблеме, как один из них, явно самый влиятельный среди вождей, заявлял:

«Нам нужно выйти помочиться».

И вся компания снималась с места и трусила вон. Встав неподалёку от шатра, вожди (не выпуская из рук члена) долго судили и рядили об услышанном, взвешивали все «за» и «против». На протяжении переговоров они делали так трижды и в третий раз вернулись весьма довольные. Чем? Ганнибаловыми дарами? Их за это время не прибавилось. Посулами? Они тоже отнюдь не стали щедрее. Зато пока властители и предводители мочились на глазах у честного народа, размышляя и рассуждая о своих делах, их внимание привлёк звук, заставивший всех поднять глаза к небу.

Высоко вверху тянулся журавлиный клин, и вожди, мгновенно забыв о предмете спора, принялись считать птиц. Не успели они сойтись на одной цифре, как; следом появился второй клин.

Необычайно ранний прилёт журавлей позволил Ганнибалу отделаться малым количеством подарков и обещаний. Ему разрешили свободный проход по Родану до нужного места, обязались поставлять фураж и хлебные злаки, обеспечили надёжными проводниками, которые к тому же знали, где среди кельтов тлеет недовольство, а потому можно ожидать вспышек пожара. Но речь идёт лишь об островках своевольных племён в океане кельтского народа, клялись и божились вожди. Эти племена легко будет подавить, подкупить или победить, заверили они Ганнибала.

«Взяв это на себя, ты избавишь от хлопот нас, — радостно подхохатывая, сказали старейшины и перевели разговор на священных журавлей, которые только что подали им неопровержимый знак свыше».

«Спасибо, что никто из них не опрокинул мне на голову зловонный горшок, — сказал после ухода кельтов Ганнибал, обращаясь к нам, писцам. — Вы, конечно, помните, что пришлось выдержать хитроумному Одиссею в драме Эсхила? Кажется, сходный эпизод есть и у Софокла в «Пире ахейцев». Мне только непонятно, почему человеческие отправления вызывают у людей столь безудержный смех».

«Вообще-то тут всё ясно, — ответил Силен, — просто никто не может вымолвить такое даже про себя, не то что вслух».

«Потому что один из присутствующих обычно не в состоянии смеяться над этим?»

«Вовсе не поэтому», — вступил я.

«Сказано с излишней самоуверенностью, — отозвался Силен-Ламия. — Тот, на кого опрокидывается вонючее содержимое ночной вазы...»