Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

— Минос, любимый, будь осторожен! Все, кого ты изгнал из дворца, станут отныне твоими врагами...

Меня окружали сотни предателей, и лишь единицы продолжали верить, что я способен спасти страну. Я постоянно искал обнадёживающие признаки, но не обнаруживал их.

Я издавал законы, однако помнил о существовании законов природы, которыми и мне следовало руководствоваться. Движение листьев на дереве указывало мне направление ветра. По уровню воды в резервуарах я мог определить, достаточно ли влаги скопилось в почве. Я знал, что за днём неизбежно приходит ночь, а семь засушливых лет нередко сменяются семью урожайными. И разве издавна не было известно, что за периодом упадка следует период подъёма?

Волнения в деревнях всё росли. Едва ли не каждый час приносил мне подтверждение, что многие из зачинщиков были обманщиками и болтунами, которые дурачили крестьян, одержимые в действительности безмерной жадностью. Имея деньги, каждый оборванец мог обзавестись свитой и даже нанять солдат. Он мог присвоить себе любой воинский чин. У кого денег хватало всего на десятерых, становился таким образом «капитаном»; вдвое большее количество нанятых делало такого проходимца «полковником». Тот же, кто оказывался достаточно богатым, чтобы вооружить целую армию, мог произвести себя в «генералы».

В городах всё чаще встречались разряженные бездельники, самовольно присвоившие себе право командовать. До меня доходили слухи, что между этими новоявленными командирами происходили подчас ожесточённые столкновения. Уже сейчас спорили из-за добычи, которую ожидали захватить в храмах, из-за сокровищ, которые надеялись обнаружить в моём дворце. Заранее разгорелась борьба за мои земли, делили даже моих наложниц и рабынь.

Страхом и обеспокоенностью людей не преминули воспользоваться шарлатаны. Они предлагали на рынках приносящие счастье амулеты, которые охотно раскупались. Многие бросились к предсказателям и ясновидцам.

Капитаны судов и торговцы рассказывали в тавернах самые противоречивые истории о мятежах. Одни уверяли, будто в Гурнии крестьяне разрушили храм. По утверждению других, эти самые крестьяне защитили от солдат-мародёров место жертвоприношения. Каждое судно, приходящее в Амнис и Ираклион, привозило всё новые сведения, но они только мешали уяснить истинное положение дел.

Во многих местах простые крестьяне провозглашают себя правителями и первым делом объявляют всех моих чиновников рабами.

Я вспомнил о своих судах, отправившихся добывать рабов. Мне не давала покоя мысль, вправе ли я ущемлять человеческое достоинство рабов только для того, чтобы возрождать города, — возвращая Криту былое могущество.

В поисках ответа на мучившие меня вопросы я, переодевшись и взяв на спину большую корзину, отправился по деревням просить подаяние.

— Будьте милосердны, подайте что-нибудь служителю мудрости! — повторял я.

Чаще всего мне подавали женщины: в одном месте я получил пригоршню ячменя, в другом — несколько олив. Случалось, что на меня спускали собак и забрасывали камнями. Как-то мне пришлось ночевать в хлеву на связке тростника, и я слышал, как туда забралась любовная парочка: они шептали друг другу нежные слова и безбоязненно предавались любви...

Я задумался. Когда происходит смена власти и одного царя сменяет другой, когда страну потрясают мятежи и войны, в души людей закрадывается страх, и они стремятся заглушить его, предаваясь чревоугодию, пьянству и плотским утехам.

— Люди напоминают деревья: хотят расти, невзирая на дожди и засуху, — произнёс я вполголоса. — Так не лучше ли, чтобы успокоить их, дать им возможность петь и танцевать, плакать и смеяться, когда им заблагорассудится?

На другой день судьба привела меня в какую-то горную деревушку. Ближе к вечеру местные крестьяне побросали работу и собрались на сельской площади.

— Пойдём послушаем бедного жреца, — переговаривались они.

Я тоже пошёл. Старик был слеп, и от дома к дому его водил юноша. Он играл перед собравшимися на флейте, а в паузах старик, устремив мёртвые глаза куда-то вдаль, негромко говорил:

— Мы должны быть благодарны богам и справедливым владыкам. Вы все знаете, что по утрам солнце восходит на востоке, а по вечерам заходит на западе. Мужчины зачинают детей, женщины производят их на свет, мы все дышим воздухом, который даруют нам боги. Но не забывайте, что рано или поздно все родившиеся опять вернутся туда, к истоку всякой жизни. Наполните же вашу жизнь смыслом. Чтите богов и уважайте добродетель. Пусть ваши дни будут радостными. Преподносите своим жёнам благовония, украшайте цветочными гирляндами. Смейтесь и пойте! Отгоните от себя заботы и радуйтесь...

Мой внутренний голос возразил:

«Ничего нет скучнее моря, когда на нём царит штиль. И только когда разыгрывается шторм, оно становится прекрасным».

Вернувшись во дворец, я увидел группу что-то горячо обсуждавших жрецов. Я подошёл и поинтересовался, о чём идёт спор.

Один из них неуверенно, словно боясь выдать какую-то тайну, ответил, что завтра на небе появится знамение.

Я удивился:

— Знамение? Ничего не понимаю! Настаёт день, настаёт ночь, солнце восходит и заходит...

— Это знак, государь, — сказал пожилой жрец, — и он обычно сулит несчастье...

Успевший подойти Манолис злорадно заметил:

— Теперь люди узнают, что над нами властвуют боги — повелители небес и земли. Завтра они испытают потрясение и страх и тогда убедятся в своём бессилии и в могуществе богов. Многие из них словно несмышлёные дети — чтобы донести до них истину, их нужно сперва подвергнуть порке.

— В чём же заключается эта истина? — иронически поинтересовался я, чувствуя, что во мне опять закипает злость.

— В том, что мы — ничто. Чтобы чем-то стать в этой жизни, необходима помощь богов!

— И ты полагаешь, Манолис, что это знамение заставит народ вернуться к покорности?

— Да, государь. Всё, что происходит, люди принимают как естественное, само собой разумеющееся, будничное, как луну и звёзды.

Чтобы не наговорить лишнего, я отвернулся, однако слышал, как верховному жрецу задали вопрос, сколько продлится грядущее знамение и как всё это будет. Уже удаляясь, я расслышал его ответ:

— Среди дня настанет ночь... Она начнётся в полдень и продлится столько времени, сколько потребуется, чтобы пройти тысячу шагов.

Выйдя на другой день на террасу, чтобы взглянуть на небо, я заметил спешивших отовсюду полуголых вооружённых людей, стекавшихся к дворцу. Кое-кто уже карабкался на стены. Офицеры подняли по тревоге солдат. Я уже решил, что кровопролития не избежать, однако обе стороны, обменявшись несколькими словами, начали брататься. Вожаком полуголых оказался рослый кузнец. Его оружием был огромный молот. Он помчался к храму, где собрались жрецы, и обрушил на ворота град сильнейших ударов.