Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

— Знаешь, кто я?

— Мало ли людей по свету ходит. Всех не узнаешь.

— Я тебя тоже не знаю. В поместных списках ты не значишься. А должон! Ежли ты Андреяна Максимовича человек, то почему в списках тебя нет?

— У него спроси.

— Дочка велика ли?

— Двадцать первый идет.

— Покличь. Скажи — воеводский подьячий зовет.

Мужик вышел, оставив дверь землянки открытой.

Сухота подошел к нарам, приоткрыл шубу, спросил:

— Простудилась, ай что?

— Кости болят, — простонала женщина. — Всю жисть по землянкам сырым… О, господи!

— Лекаря звали?

— Где тут лекарь. Аленка, дочка, травы знает, снадобья варит. Если бы не она.

— Девку твою видел. Замуж ей пора.

— Женихов нету. Леса кругом, болота.

— Я позабочусь.

В дверях появилась Аленка. Она прошла к нарам, на подьячего даже и не глянула, будто его нет совсем. Подняла с пола кафтан, набросила на плечи, села около матери.

— О тебе разговор шел, — строго произнес Сухота. — В город приходи, работу дам, место подыщу хорошее.

— Мне и здесь неплохо, — ответила Аленка не глядя на подьячего.

— Ты девка видная, красивая. Ты как горох на дороге. Кто не пройдет — всяк ущипнет.

Аленка поднялась, распахнула кафтан, положила пуку на черенок привешенного к поясу ножа, повернулась к Сухоте, сказала дерзко:

— Пусть попробуют. Я так ущипну! — И блеснула глазами. Подьячий вздрогнул, про себя подумал: «Такая прирежет и глазом не моргнет».

— Зачем звал, говори?

— На тебя посмотреть хотел. Всех, кто в воеводстве пребывает — я знать должон.

— Посмотрел? Ну и поезжай с богом. Мне к табуну пора. — И вышла.

— Вон какая! — Подьячий поднялся со скамьи, сказал в сторону больной — Передай мужу, чтобы в город явился, ко мне зашел. Я его в списки внесу. Инако как беглых поведут на воеводский двор, под батоги. Всех троих.

На обратном пути Сухота заехал в деревню, узнал о кузнеце подробности. Бабы рассказали, что живет Ор-тюха на Мокше третий год, кует всякую кузнь: ухваты, сковородники, сошники, зубья для борон — тем и кормится. О дочке бабы говорили, перекрестясь, — ведьма с бесовским взглядом.

Всю дорогу Аленка не выходила из головы подьячего. Было ясно, что кузнец в бегах, инако зачем ему хорониться в глуши лесной. И еще было ясно — барину он выгоден. В списках кузнеца нет, тягла он не несет, под налог государев не подходит. И польза от него только помещику: почти даром пасет его лошадей, кует их и поставляет все железные изделия. И — кто знает — может, Андреян эту дикую ягодку-малинку бережет для себя? Беглых, бессписочных людей к нему прибилось немало, о них воеводе, конечно, известно, а кузнеца почему-то держит от всех в тайне. Наверно, не зря. Тоже кобель старый: и жена при себе, и крепостных девок полон двор — так на тебе, еще на лесную красавицу-ведьму позарился. А он, Ондрюшка, в свои тридцать пять лет един яко перст… Погоди, Андреян Максимыч, я ужо подумаю, как обхитрить тебя. Припугнем мы тебя и воеводу сокрытием беглых людишек, за такие дела государь-батюшка не жалует. А потом смуглянку эту подставим воеводе. Старый вдовец замуж ее, конечно, не возьмет, а при дворе оставит. Вот тут и не зевай, подьячий…

…Табунок был небольшой — сорок лошадей. Как только в лесу появилась трава, прислал их Андреян Максимович на попечение кузнецу Ортюшке. Наказ был такой: пусть кони пасутся на лесных полянах до троицы, а после всех заново перековать, искупать в реке Мокше и доставить на господский двор для продажи.

Вожаком в табуне был вороной жеребец с белой отметиной на лбу. Могучий, с широкой грудью, он властвовал над лошадьми безраздельно. Водил табун с поляны на поляну, не позволял рассыпаться по лесу, защищал кобылиц от волков и прочего лесного зверя.

Про Белолобого кузнецу было сказано: никого, кроме хозяина, не признает, никому, кроме Андреяна, на себя садиться не позволяет. Может-запросто убить.

Аленку это упреждение только подзадорило. Три лета подряд она пасет табуны, скачет на любой лошади, а тут вдруг — зашибет. Дня три она приглядывалась к Белолобому со стороны, потом взяла нагайку и пошла к табуну. Отец понял намеренье дочки, но задерживать ее не стал — бесполезно. «Все одно ей стеречь этот табун чуть не все лето, все равно она от этого жеребца не отступится».

Девка сызмала росла своеобычной. Отец Аленке не препятствовал ни в чем — он и сам не терпел над собой насильства. Лет до двенадцати девчонка бегала в штанах, сарафан надевала редко. В юность вошла по-мальчишески дерзко, смело. Дралась с деревенскими парнишками сверстниками, верховодила ими. На удивление всем к пятнадцати годам у Аленки сломался голос. Говорить она стала грубовато, властно, по-прежнему водилась не с девчонками, а с мальчишками-подростками.

Со временем у Аленки выросли длинные косы, тело утратило угловатость, женское в нем взяло верх. Смуглое лицо посветлело, щеки зарумянились, на подбородке появилась ямочка, придавая девичьему облику нежность. Глаза, раньше мало заметные, вдруг округлились, стали большими, переменчивыми. То в них бездонная нежность, то колючая злость. Голос по-прежнему остался сочным, чуточку басовитым. Настойчивость в характере укрепилась еще больше. Сейчас она решила укротить коня, и отец понимал ее.

Аленка подошла к табуну и направилась к Белолобому. Жеребец угрожающе заржал, вырвался из табуна и, высоко выкидывая копыта, помчался прямо на человека. Своим конским разуменьем он понимал, что этот парень не сможет причинить табуну зла, но в его руке была нагайка. Этот ременный бич Белолобый не любил. И петому человека с нагайкой нужно было отогнать, показать, кто в табуне хозяин. Конь знал — парнишка сейчас побежит. Даже сильные мужики бегивали от него, когда хозяин выпускал Белолобого во двор. Угрожающе пригнув голову и раздувая ноздри, жеребец мчался на человека. Сейчас парень побежит!

Но что это?! Повернувшись спиной, человек сел на луговую кочку, и коню пришлось остановиться- на скаку, резко вскинуть передние ноги над головой паренька и подняться на дыбы. Разбег был велик, и конь смог простоять так лишь какое-то мгновение. Перескочив через человека, Белолобый пробежал немного, остановился, повернул голову. Человек лежал вниз лицом. Неужели зашиб? Это обескуражило жеребца. Может, парень испугался и сейчас поднимется? Нет, лежит неподвижно. Неподалеку, сбившись в круг, стояли кобылицы. Они, как показалось Белолобому, смотрели на него укоризненно. Вожак переступал с ноги на ногу — он не знал, как быть дальше? Постояв немного, конь медленно пошел к человеку. Обнюхал голову, запаха крови не было. Мягко, одними губами, взял шапку, сдернул. За нею потянулись две девичьи косы.

— Ну, не балуй, — услышал конь повелительный голос, — Иди сюда, — Девушка села па траву.