Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

— Я вот, дочка, что хочу еще спросить? Ну, мы бессписочные, нас нужда гонит. А вот ты сама что для себя ищешь? Для себя.

— Столь ли это важно, дед Перфил?

— А как жа. Каждый, кто в мятеж идет, что-то про себя думает. Может, ему с тобой не по пути. Может, ты ради власти, славы али богасьва за меч взялась?

— Коли так — отвечу! — Аленка запустила руку в карман кафтана, вытянула кандалы. Подняла их над головой: — Вот эти желези четыре года я ношу с собой. В них моего отца Артемия Иваныча барин насмерть батогами забил. Пока я эти железы на барина не надену — меч не брошу.

— А потом?

— А ты, дед, думаешь, другие баре в кандалы нашего брата не ковали? Со мною мудрый поп идет. Он слова господни всем сказывает. Дескать, кто был последним — станет первым, а первые — последними!

— Вот теперь с богом, мужики!

Темников и Красная слобода жили в эту осень как в угаре. Со всех сторон шли вести о бунтовщиках. Не было села, где не завелась бы ватага, не было деревни, где не побывали бы шайки бродяг, прельщавших мужиков на бунт. Восстали села Плужное, Шаверак, Шенино, Куликово. Грабили богатых и бедных. Сыщики присмирели, беглых уже не ловят. Их самих ловят и вешают на деревьях.

Помещики надежду на стрельцов и солдат потеряли, стали укреплять свои именья сами и на свой счет. Вооружали состоятельных, «лутших» мужиков, которые соглашались встать на защиту барских и своих жизней. Таких было немало.

Андреян Челищев все свое именье окружил тыном — сплошным забором из вкопанных глубоко в землю заостренных бревен. Над этим трудились все лето крепостные и тягловые мужики.

У Андреяна с братом Василием Челищевым давно спор идет.

— Ты, Андреянко, глуп, — твердит все время воевода, — Тын твой сожгут твои же кабальные смерды, они же копьями, которые ты хочешь отдать, тебя же пронзят, хлеб и скот разворуют. Надо все: зерно, скот, лошадей, а их у тебя с тыщу, пока не поздно продать и бежать куда глаза глядят. С деньгами нигде не пропадешь.

— Тебе легко говорить, воевода. У тебя ни кола ни двора — хватай кошель с деньгами и беги хоть сегодня.

А у меня именье, дворы, поташные заводы по деревням, стада кровью и потом нажитые. Без них я никто— пустое место.

— Продай, говорю.

— Кто все это по нынешним временам купит? Тебе бежать легче…

— Не скажи. Я аки чепями тут прикован — воевода же. А ты бы мне потом помог в случае чего. Деньгами…

— Ты глупцом меня назвал, а сам умен много ли? Чернь не первый раз бунтует, если каждый раз нам бегать, что от нас обоих осталось бы! У меня предчувствие есть — все обойдется. Лутшие мои мужики сами бунтов боятся не меньше, чем я, и будут стоять за свое житло не хуже, чем стрельцы твои вшивые. Я на стрельцов надежду не держу совсем. Наша крепость в богатых мужиках — помни это! Во все мятежные времена они, а не стрельцы с голытьбой расправлялись. Не побегу никуда, так и знай!

В полночь на усадьбу приехал кузнец Еремка — привез полсотни наконечников.

— Пошто так мало и пошто ночью? — спросил приказчик Логин.

— В минулый раз, — соврал Еремка, — вез я тебе триста копей, а чьи-то шпыни меня пограбили, чуть не убили. Ныне пришлось во тьме ночной… А железа боле нет, ковать нечего.

— Бессписочные не разбежались еще?

— Куда там! Что ни день, то прибыль, что ни ночь, то новые бродяги появляются. То и гляди на барина с дубьем полезут. Такая воровщина…

— Скажи им — пусть не суются. Нам воевода сотню стрельцов придал, две пушки с ядрами. А тын видел? Засеки кругом выстроили. Скорее Темников падет, чем усадьба. Пусть на гибель не идут. Напомни им — на той неделе одна шайка зубы об наш тын обломала. Полсотни полегло за тыном, а остальные в остроге сидят.

— Ладно, окажу.

Погрузив железо? Еремка уехал прямо в село Плужное, к Аленке.

Перед рассветом Андреян Максимович проснулся. Разбудил его не то тревожный сон (снились черные змеи), не то предчувствие беды. А может, смена погоды. Еще с вечера заветрело, теплая погода встречалась с холодом. В середине ночи ветер заметался вокруг домов, заунывно воя меж застрехами крыш. У барина заломило в костях.

В длинной ночной сорочке он вышел на крыльцо, на дворе кружилась солома, выдутая из хлевов, глиняный двурылый рукомойник раскачивался на цепочке и, словно к приходу хозяина, ударился о брус, раскололся. Зябко поеживаясь, Андреян подумал: «Слава богу, что успел отправить в Москву жену и детей». В сенях, выпив из жбану два ковша квасу, он лег снова. Но уснуть не удалось: прибежал встревоженный Логин и сообщил — в стороне овчарен горит тын. Челядь послана тушить пожар, но кто знает, что последует дальше. По-быстрому одевшись, Челишев вскочил на коня, поскакал в дальний конец усадьбы. Горел тын — злодеи с наружной стороны навалили хворосту и зажгли — выгорело не меньше четырех саженей забора. К месту пожара бежали люди с ведрами и лопатами, но не успели передние тушители добежать до забора, как со стороны леса раздался дикий посвист, топот копыт и крики, а через огонь подобно Птице перелетел всадник на вороном коне с высоко поднятой над головой саблей. За ним, поднимая вверх искры, золу и дым, помчались через прожог всадники, и лавина их показалась барину нескончаемой. Мужики побросали ведра и разбежались.

Андреян бросился к восточным воротам, но они были уже распахнуты, и через них в усадьбу врывались людские потоки. Бунтовщики, ощетинившись копьями, рогатинами, вилами, неистово орали, заполняя двор будто вода в половодье. Челищев, рванув поводья, направил коня к мельнице, надеясь перескочить через плотину. Но и там мужики, раскачивая бревно, били им в затину, разрушая ее.

Страх не лишил барина рассудка, он решил уходить через прожог, надеясь, что там бунтовщики уже проскочили. Но тут по-прежнему лезли в проход теперь уже пешие люди, десятками, сотнями. «Боже мой, — ужаснулся Андреян, — сколько же их?!» — и опустил поводья. Теперь оставалось одно — положиться на волю случая.

Около жилых хором шла схватка. Рявкнула дважды пупка со стороны слободы и замолкла. То тут, то там трещали ружейные выстрелы, в темноте неистово орали люди, ржали кони, визжали бабы.

Над крышей сенника вдруг взвился длинный язык пламени, осветил двор, улетел ка хвосте черного дыма Затем заполыхала крыша.

Из боярских домов, освещенных пламенем пожара, тащили добро Челищева. Надеяться было не на кого. «Братец-воевода, наверно, утек раньше меня», — подумал Андреян, сошел с коня, сел на бревно и обхватил голову руками…

Утром в усадьбе Аленка впервые показала свой атаманский норов. До этого она слушалась Кукина, Саввы и даже Ефтюшки. А ныне стояла на своем. Степка Кукин было так сказал:

— Из усадьбы нам надо уходить. Пока ватажники в грабеж не кинулись. Здесь оставить сотню-другую, а остальных на Темников веди. Ты видишь — наскочили мы внезапно и, почти никого не потеряв, усадьбу взяли. И Темников надо неожиданно для воеводы бить. Там, я знаю, преотличная крепость. Ее твой бывший боярин Богдан Матвеич строил. А он большой мастак по этому делу.