Джон Уильямс - Август

Я, Аппий, сын Луция Аппия, из рода Корнелиев в Кампании. Мой отец, землепашец, оставил мне несколько акров земли возле Велитр, которые я возделывал с восемнадцати до двадцати трех лет, живя в скромном достатке. Стоящий там небольшой домик я оставил жене, с которой связан узами брака с ранней юности, — она хоть и вольноотпущенница, но всегда была благонравна и верна мне; на земле остались трое из пяти моих сыновей — двух из них я потерял: один умер от болезни, а старший погиб в испанском походе Цезаря против Секста Помпея много лет тому назад.

Ради блага Рима и своей семьи, на двадцать третьем году жизни, в консульство Туллия Цицерона и Гая Антония, дяди моего нынешнего командира Марка Антония, я стал солдатом. В течение двух лет я был простым воином армии Гая Антония, которая в честном бою разбила изменника Катилину; на третий год службы простым легионером я прошел весь первый испанский поход Юлия Цезаря, и хотя я был еще очень молод, за мою храбрость в бою Цезарь назначил меня младшим центурионом четвертого македонского легиона. Тридцать лет я был солдатом; я участвовал в восемнадцати походах, в четырнадцати из которых в чине центуриона и в одном — исполняющего обязанности военного трибуна; сражался под началом шести законно избранных консулов сената, служил в Испании, Галлии, Африке, Греции, Египте, Македонии, Британии и Германии; принимал участие в трех триумфальных шествиях; пять раз меня награждали лавровым венком за спасение жизни товарища по оружию, и двадцать раз я был награжден за храбрость.

Присяга, которую я принял молодым рекрутом, обязывает меня защищать мою родину по приказу магистратов, консулов и сената, и этой присяге я ни разу не изменил, верой и правдой служа Риму. И вот теперь, на пятьдесят третьем году жизни, я прошу освободить меня от военной службы, чтобы я мог вернуться домой в Велитры и провести оставшиеся мне дни в уединении и мире.

Я знаю, что по закону ты можешь отказать мне в этой просьбе, несмотря на все мои заслуги и преклонные года, ибо я добровольно согласился участвовать в нынешней кампании; мне также известно, что против него написанное дальше может стоить мне головы. И все же я готов безропотно принять все, что уготовит мне судьба.

Когда меня забрали из армии Марка Агриппы и отправили сначала в Афины, оттуда в Александрию и наконец сюда, в Эфес, в армию Марка Антония, я не возражал — в конце концов, таков солдатский удел, и я со временем привык к этому. Я сражался с парфянами и прежде и не испытываю перед ними страха, но события последних недель посеяли во мне глубокие сомнения. Вот почему я решил обратиться к тебе, рядом с кем я сражался в Галлии под началом Юлия Цезаря и чье благосклонное отношение ко мне вселяет надежду, что ты выслушаешь своего старого товарища по оружию прежде, чем строго судить его.

Совершенно ясно, что мы не собираемся биться ни с парфянами, ни с мидянами, ни с кем — либо другим на Востоке; однако мы вооружаемся, проводим маневры и готовим военные орудия.

Я поклялся хранить верность консулам и сенату римского народа и этой своей клятве всегда оставался верен.

Но где теперь сенат? И как прикажете мне исполнять свой долг?

Мы знаем, что триста сенаторов и два консула на текущий год покинули Рим и теперь находятся в Эфесе, где император Марк Антоний собрал их в противовес тем семистам, что остались в Риме; новые консулы заменили тех, кто уехал сюда.

Кому я обязан хранить верность? Где римский народ, который сенат должен представлять?

Я не испытываю неприязни к Октавию Цезарю, хотя и буду сражаться против него, если придется; я не скажу, что люблю Марка Антония, но готов умереть за него, если потребуется. Солдату не пристало думать о политике, и в душе его не может быть места для любви или ненависти. Его долг — быть верным присяге.

Сам будучи римлянином, я и раньше сражался со своими соотечественниками, хотя и скрепя сердце. Но я никогда не бился с римлянами под знаменем чужеземной царицы и не участвовал в походе против своей страны и своих сограждан, как если бы они были размалеванными варварами в какой — нибудь заморской провинции, которых мы призваны покорить.

Я давно уже не молод, и силы мои не те, и потому прошу дозволения тихо вернуться к себе домой. Ты мой командир, и я не сделаю ни шагу без твоего приказа. Если ты не сочтешь возможным освободить меня от моей присяги, я встречу это твое решение с достоинством, с которым, я верю, прожил всю свою жизнь.

Письмо: Мунатий Планк, командующий азиатскими легионами, — Октавию Цезарю, из Эфеса (32 год до Р. Х.)

Несмотря на наши разногласия, я был не столько врагом тебе, сколько другом Марку Антонию, с которым знаком со времени нашей совместной службы под началом твоего покойного отца, божественного Юлия Цезаря, доверившего нам командовать его легионами. Все эти годы я старался хранить верность Риму, оставаясь при этом преданным человеку, которого считал своим другом.

И вот настало время, когда я больше не могу оставаться верным и тому и другому. Будто околдованный, Марк Антоний слепо следует туда, куда ведет его Клеопатра, движимая лишь своим непомерным честолюбием, конечная цель которого — покорение мира, передача его по наследству своим потомкам и превращение Александрии в мировую столицу. Мне не удалось убедить Марка Антония не становиться на сей гибельный путь. В тот самый момент, когда я пишу эти строки, войска со всех азиатских провинций прибывают в Эфес, чтобы присоединиться к злополучным римским легионам, которые Антоний собирается бросить против Рима; двери сокровищницы Клеопатры широко открыты для нужд войны с Италией; сама Клеопатра постоянно находится при Марке Антонии, неустанно разжигая его ненависть к тебе ради осуществления собственных честолюбивых замыслов. Говорят, впредь она собирается наравне с ним командовать войсками, даже в битве. Не только я, но и все его друзья умоляли его отослать Клеопатру обратно в Александрию, чтобы ее присутствие в войсках лишний раз не провоцировало ненависть римских солдат, но он или не хотел, или не мог этого сделать.

Итак, я оказался перед выбором между идущими на убыль дружескими чувствами к одному человеку и непоколебимой любовью к моей родине. И вот что я решил: я возвращаюсь в Италию, отвергнув безумную затею Антония на Востоке, и так думаю не я один. Я всю жизнь провел среди солдат и, смею надеяться, знаю, что делается у них в душе: многие откажутся сражаться под знаменами чужеземной царицы, а те, кто поддался обману и остался с Антонием, пойдут на битву с тяжелым сердцем и без большого желания, и потому их сила и решимость будут не так велики.

Я протягиваю тебе руку дружбы и предлагаю свои услуги; и если ты не можешь принять первое, то, возможно, найдешь применение второму.