Елена Хаецкая - Симон-отступник

По лагерю бродили веселые пьяные люди с крестами на одежде, которые таскали на копьях большие светильники. Лагерь весь переливался праздничными огнями. Светились палатки, повсюду прыгали огни факелов и ламп. Иной раз начинало казаться, будто в лагере вспыхнул пожар, но это горела наша буйная веселость. Всем было радостно оттого, что завтра мы покидаем эту скучную мокрую землю.

На то земля и мокрая, чтобы любой огонек, едва вспыхнув, тотчас же погас. Наутро дюк собрал у себя во дворце наивысшую латинскую знать из тех, кто не носил короны, и продолжил свои вчерашние речи.

– Мессиры, – так сказал дюк, удобно устроившийся в своем позолоченном кресле с бархатным сиденьем, – надвигается зима, когда никто не посмеет пуститься в плавание через открытое море. Осенний Иоанновский переезд в Сирию уже свершен, а затем безопасное время наступит только в марте. Так что зиму вам предстоит провести с нами.

Услышав эти речи, бароны и графы омрачились. Однако дюк знал, что делает, и потому продолжал уверенно:

– Однако ж я не хотел бы – мы все не хотели бы, – чтобы вы просидели всю зиму на острове святого Николая, зная за собою долги перед нами. И потому вот вам мое предложение. Мне хорошо ведом один город неподалеку, где можно взять хорошую добычу и таким образом рассчитаться с нами…

Так впервые прозвучало название Зары.

Зара был город в Далмации – большой торговый город, давний и сильный соперник Венеции. Несколько раз случалось так, что венецианцам удавалось подчинять Зару себе, однако двадцать лет назад она отдалась под руку венгерского короля – а связываться с венграми никому не хотелось, ибо этот народ совсем недавно принял христианство и до сей поры отчасти пребывал в своей первобытной дикости.

Бароны стали переглядываться между собой. Золотое осеннее солнце вливалось в широкие окна дворца, под лучами вспыхивал то один, то другой позолоченный завиток кресла, на котором восседал дюк. Крест на его шапке горел, будто зажженный светильник, а слепое старческое лицо под высокой шапкой казалось совершенно спокойным, умиротворенным.

Симон слушал, неподвижный, – только ресницы подрагивают. Хорошо говорит дюк. Только что предложил латинским рыцарям, представителям знатнейших родов, превратиться в наемников венецианских торгашей – и хоть бы смутился.

Какое там – смутился. Очень быстро дюк повернул свою речь таким образом, что многие начали всерьез верить в то, что он предлагает им доброе и весьма богоугодное дело, которое принесет выгоду и самим паломникам, и венецианцам, и даже жителям Зары.

– Ибо взять столь превосходно укрепленный город – само по себе уже является героическим деянием, – разливался дюк. – К тому же этот город весьма богат всяким добром, так что даже расплатившись с долгами, вы сумеете вознаградить себя за все перенесенные тяготы. Доверьтесь мне, мессиры! Мы проведем в этом городе всю зиму, а затем, достойно отпраздновав пасху, с Божьей помощью двинемся за море воевать с сарацинами!

Закончил. Обвел всех незрячими глазами. Более зоркий, чем иные из тех, кто наделен плотским зрением, безошибочно задержался мыслями на Монфоре: тот не поверил ни единому слову дюка и безмолвно кипел от негодования.

А дюк окликнул его:

– Мессир де Монфор, вы здесь?

– Да, мессир, – сказал Симон.

Дюк протянул ему руку, сухую, как птичья лапа.

– Негоже оставлять товарищей на середине пути, – сказал ему дюк.

– Негоже, – согласился Симон. И коснулся руки дюка.

– Вот и хорошо, – сказал дюк Дандоль.

У себя в палатке Симон молчал. Так же молча смотрел на следующее утро, как собирают вещи, как сворачивают полог. Конюхи болтали, желтоволосая девица вертелась под ногами, без толку гремела котлами и кружками, визгливо смеясь. Когда оруженосец подошел к Симону с пустяковым вопросом, граф Симон неожиданно закатил ему пощечину. Пока оруженосец глотал ртом воздух и таращил глаза, Симон поднялся и ушел на берег, где и устроился неподалеку от пристани, спиной к острову.

Так, пятном плесени на истерзанном теле земли, осталась в нашей памяти Венеция…

Одеяла, кожаные подушки, набитые соломой тюфяки, бочки с пресной водой, сундуки с припасами – копченой свининой, вялеными говяжьими и свиными языками, копченой и сушеной рыбой, сухарями двойной и тройной закалки, сухими яблоками – все это было горой навалено на пристани. Симон оставил возле своих богатств повара и двух пехотинцев, о которых доподлинно знал, что те не станут воровать даже от голода, и вместе с одним рыцарем (его звали Алендрок де Пэм) отправился к причалу – выяснять, на который из кораблей ему можно погрузиться.

После долгих перебранок и хождений от одного плавучего гроба к другому (не все венецианцы хорошо понимали речь франков, особенно когда не хотели), нашелся один венецианский комит, который крикнул:

– Мессир де Монфор! Сюда!

Симон поднялся по крутой шаткой лесенке на палубу, с сомнением оглядел белые пятна, оставшиеся от плохо отмытой блевотины. Комит (так называл себя тот венецианец, имелся еще патрон судна, жирная ленивая образина) закивал в ответ на отрывистые вопросы Симона и принялся показывать стойла, постоянно о чем-то спрашивая. Венецианец выпаливал огромное количество полупонятных слов и все время лапал Симона за плечо, требуя ответа. Симон осмотрел стойла: да, здесь хватит места для его лошадей. Комит замахал ему рукой, теперь уже сердясь на проволочку и торопя.

Симон спрыгнул на землю, не слишком доверяя лесенке, и крикнул конюху, чтобы заводил лошадей. Кони пугались и шарахались, но конюх, заводя их по одному, ловко успокаивал их. Стойла были устроены на корабле таким образом, что лошади – а их уместилось здесь девятнадцать – висели в них в кожаных лямках, лишь слегка касаясь копытами палубы и царапая подковами доски настила. Конюхам (их у Монфора было трое, все немолодые, весьма искусные в своем деле люди) было велено устраиваться неподалеку от стойл.

Сундуки с продовольствием и бочки занесли на нижнюю палубу. Погрузка тянулась бесконечно долго из-за бестолковой суеты и путаницы, неизбежно возникающей при такого рода делах. Одну бочку уронили и разбили. Человек, допустивший эту оплошность, нашел глазами Симона и помертвел: граф видел. Симон же нетерпеливо махнул ему рукой, чтобы продолжал работу.

Занесли также четыре большие клетки с насестами, где отчаянно кудахтали перепуганные курицы. Симон закупил их в Венеции на последние деньги, не желая, чтобы из-за отсутствия живого мяса среди его людей начались болезни, от которых выпадают зубы, так что молодой человек становится подобен дряхлому старцу. Этот совет дал ему еще во Франции один тамплиер, который не раз ходил в Святую Землю и многому научился у сарацин.