Петр Дедов - Сказание о Майке Парусе

Майк Парус... Это гордое имя позвало меня однажды в дорогу. И вот урман — обширный лесной край на севере Новосибирской области: непролазные болота Васюганья, глухомань таежных урочищ.

Сейчас край этот преображается, там работают уже геологи и нефтяники. А тогда, шестьдесят лет назад, жили там только таежные люди, коренные сибиряки-чалдоны — народ, закаленный в борьбе с суровой природой, сильный духом и телом. Вольнолюбивые и крутые характером люди...

Видимо, поэтому именно там, в таежном крае, одними из первых взбунтовались мужики против жестокого режима нового верховного правителя Колчака, который ввел невиданные доселе в Сибири порядки и законы: непосильные налоги, порки, смертные казни. Вооруженное выступление крестьян, многочисленные партизанские отряды, целые армии — таков был ответ на произвол колчаковских карателей.

Материалы о героической борьбе партизан, о времени, полном романтики и трагизма, приходилось собирать по крупицам: не богаты были летописцами почти сплошь безграмотные сибирские деревни, все меньше остается свидетелей тех лет. А надо было почувствовать дух того времени, познакомиться с нравами и обычаями, проникнуть в самое трудное — своеобразие характеров моих будущих героев. В старинных деревнях, на заимках, в таежных охотничьих избушках, а то и просто под открытым небом, у костра, приходилось вести записи, беседовать с людьми.

Повесть «Сказание о Майке Парусе» написана на документальной основе. М. И. Рухтин, И. С. Чубыкин, Ф. И. Золоторенко, поручик Храпов, поп Григорий Духонин — все это реальные люди, подлинные участники событий. Прототипом же Кузьмы Сыромятникова послужил комиссар чубыкинского партизанского отряда В. Д. Кучумов.

Однако я не ставил целью скрупулезно следовать историческим событиям, доподлинно описывать биографии героев. Это дело исследователей и историков. Повесть художественная, и потому я имел право на вымысел. Есть вымышленные герои, вымышленные сцены и события. Но все это подчинено главной цели: показать, как Маркел Рухтин, простой парень из глухого таежного села, продираясь сквозь вековую отсталость, забитость и темноту, сквозь горести и муки, выпавшие на его долю, тянется к новой жизни, обретает в борьбе силы и волю и осознанно приходит к главному подвигу своей жизни.

Рухтин рано начал писать. После его смерти в Каинске (нынче город Куйбышев Новосибирской области) вышла небольшая книжечка. В ней — стихи, два рассказа, незаконченная повесть «Последняя спичка». Свои произведения он подписывал псевдонимом — Майк Парус. Это стало и партизанской его кличкой, когда началась жестокая борьба сибиряков против колчаковщины... Такой же суровый путь проходят и другие герои повести, многие гибнут во имя светлого будущего, в котором посчастливилось жить нам, их потомкам и наследникам.

Отряд Митьки Бушуева, числом около двух дюжин сабель, каратели накрыли в поселке Заозерном. На ночлег привел сюда Митька своих орлов, измученных боями последних дней, да чтобы в баньке попарились, а пуще того личную корысть имел: приспичило ему повидаться со своей зазнобою Анфиской, солдатскою вдовой. Здесь-то, в доме красавицы-вдовы, и окружили его темной осенней ночкою белые милиционеры, и когда сквозь тяжелый хмельной сон услышал Митька выстрелы во дворе, то успел еще схватить саблю, высадить плечом двойную оконную раму, вскочить на своего коня, который наготове стоял за сараем.

В неравной схватке зарубил он двух карателей и ускакал в ночную непроглядную степь...

Здорово перебрали вчера ребята с устатку, хмель свалил даже часовых. Пятеро только и остались в живых из всего знаменитого бушуевского отряда, да и те все, кроме самого Митьки, попали в лапы подпоручика Савенюка. Молод и красив был подпоручик, и горазд на выдумки, когда дело касалось пыток. Пленных партизан, к примеру, он приказал раздеть донага и «почистить» лошадиными скребками, — «давно, небось, в баньке не мылись». А потом велел густо посолить окровавленные тела, — «чтобы рыбки к зиме не протухли». После всего было велено каждому партизану набрать в рот воды, залезть на раскаленную плиту и сидеть, пока вода, значит, во рту не закипит...

Одним словом, большой был шутник молодой подпоручик Савенюк, и попадись ему в руки сам Митька Бушуев, он удумал бы чего и посмешнее, и еще усерднее исполнял бы приказания своего командира его подручный Самоха Гуков, звериной угрюмости человек, похожий на огромную гориллу и отличный ото всех нечеловеческой силою: одним ударом кулака сбивал Самоха с ног годовалого быка, и бык поднимался не сразу.

Да, попадись бы сейчас Бушуев... Но Митька был далеко, к рассвету доскакал он до озера Широкого, загнав насмерть своего коня, и здесь знакомый рыбак на лодке перевез его в надежное место, на маленький островок, затерянный в глухих камышовых крепях.

Там и поселился Митька в рыбачьей землянке, и с тем же знакомым рыбаком наказал, чтобы тайком приплыла к нему Анфиска да харчишек бы каких ни на есть с собой прихватила.

И потянулись горькие дни одиночества, а того горше и тоскливее были ночи. Ни о чем не задумывался прежде Митька Бушуев. Были у него вольная воля — широкая степь, острая сабля да конь удалой, — как в той песне поется. Соколом летал он по степи со своим малым отрядом из таких же, как сам, бесшабашных смельчаков и, появляясь в самых неожиданных местах, с плеча рубал гадов, никому не давая пощады.

Уже по всему Притаежному краю гремела о нем слава, уже чистым золотом обещали уплатить каратели за голову Митьки Бушуева.

Вольная волюшка... Из-за нее-то и рассорился Митька со своим односельчанином Яковом Карасевым. Когда старика отца, который воспротивился отдать карателям последнюю лошаденку и пырнул одного вилами, повесили на воротах собственного дома, Митька подбил самых отчаянных мужиков, тоже из пострадавших, и организовал свой отряд.

— Чо ты, Митрий, мечешься, как блоха в штанах, — увещевал его Карасев. — Ить прутик-то один куда им легче поломать, чем вкупе веник. Ить прутик-то их только пощекочет, а веником подчистую вымести можно... Погоди маленько, соберемся с силами — всем миром ударим...

Не стал тогда слушать Митька советов, а вот теперь выходит: прав был Яков. Сколь веревочка ни вьется, а все равно конец свой имеет. Вот он и пришел, конец-то...