Семен Розенфельд - Гунны

Село жило необычной, лихорадочной жизнью. На улице гудел народ: здешние люди и партизаны-бойцы. Гремя, передвигались орудия, строились в ряды брички и телеги, топали и ржали лошади. Слышны были окрики, песни, смех, шумливый гудящий говор и вездесущие обязательные звуки ревущих заунывных гармоник вперемежку с одиноко бренчащей случайной балалайкой.

А над всем этим разносились звонкие, мелодичные удары кузнечного молота, неустанно стучавшего на краю села.

Темноту вечера чуть окрашивали тусклые огоньки древних каганцев, на улице и в дворах скупо вспыхивали желтые точки истощенных карманных фонариков, носились «летучие мыши» и разноцветные железнодорожные четырехугольники.

Крепко пахло нагретой за день степной полынью, терпким запахом свежескошенного сена, распустившимся в палисадниках табаком и чем-то еще неуловимым, непонятным, наполняющим воздух украинской ночи. От возов несло дегтем, прелой шерстью, овчиной, и все это часто покрывалось вырывающимся из хат здоровым духом горячих хлебов и чуть пригорелого жирного молока.

А во дворе у расстрелянного председателя собрались вокруг Остапа, Петра и Суходоли бывшие члены сельского совета и жарко обсуждали, что делать дальше. Одно было ясно — к чортовой матери тех, кто предлагает мир и согласие с немцами. Кто и в отряд не пойдет — все равно немцу жизнь отравлять как только можно. Ничего не давать, все прятать, скотину в степь и леса подальше угонять. А кулаков, которые с немцами заодно, — бить так же, как и самих немцев!..

Уже приближалась полночь, уже где-то далеко закукарекали горластые украинские пивни [18] Петухи. , уже отзывно закричали в ответ им другие ближние, когда в село влетели, яростно погоняя взмыленных лошадей, маленькие разведчики.

Сергунька говорил торопливо, захлебываясь, не заканчивая фраз:

— У Лисках постриляли усих молодых... Которы постарше та сивые — тех прутьями... Которы поудирали — ихни хаты подпалили... А которы... Та постой, та я сам скажу... Не бреши, — отстранял он своих товарищей. — А у Ворзны, по ту сторону реки, то же само, мы сами бачили — як две хаты загорелись... А люди сказывали, що пан Полянский зараз до своей экономии поехал, вин завтра именинник, аккурат на Александра.

Но Сергуньку уже не слушали.

— Зараз туда!.. Зараз!.. — в один миг вспыхнул Петро. — Мы ему справимо именины!.. Та тут же сразу и поминки!..

— Стой, стой, не кипятись, — тихо сдерживал его Остап. — Обсудим. Колы що — завтра туда двинем, к вечеру на месте будем... А сейчас — ночевка... Выставить покрепче дозоры, заставы... По хатам не ходить, спать на улице...

— Слухаю!

— Из села никого не выпускать. Следить за дорогами. На задах побольше часовых.

— Слухаю.

— Иди. Потом доложишь.

— Есть.

Петро повернулся на носках, стукнул каблуками, как в старое время на действительной военной, и, радостно ощущая настоящего командира своей, народной армии, воюющей за свое, народное дело, бодро и весело пошел выполнять приказ.

Стихал понемногу шум необычной уличной жизни взволнованного села.

Усталые люди постепенно засыпали, заглушенно где-то пела, будто тоже засыпая, тихая гармоника, смягчался рокот гудливого человеческого говора.

В Нежине Федор несколько раз проходил мимо дома, где должен был найти товарища для связи с подпольным ревкомом. Но маленький домик оказался странно безлюдным и молчаливым, точно всеми был оставлен и заколочен.

Но главное — в левом окошечке не было банки с цветами. Значит, входить в дом не следовало, и Федор в десятый раз проходил по противоположной стороне, искоса, не поворачивая головы, вглядываясь в темные окна хмурого, чуть покосившегося домика.

Надо было найти ночлег, и Федор ушел к станции, надеясь устроиться у какого-нибудь железнодорожника.

А утром Федор вернулся на знакомую улицу и, сев на лавочку недалеко от тихого домика, заговорил с игравшими ребятами.

— Ты, курносый, где живешь?

— Ось туточки.

— А ты?

— Ось тамочки.

— А ты?

— Ось у той хаты.

— А в этом доме кто живет?

Мальчишки стали отвечать наперебой:

— Тамочки немае никого...

— Тамочки жила тетенька Фрося с дяденькой Иваном...

— Их ночью немцы забрали...

Все было ясно.

Федор посидел еще немного и, распрощавшись с ребятами, быстро ушел. В Нежине ему больше нечего было делать, и он решил проехать в Киев, где надеялся разыскать знакомых подпольщиков.

На станции Федор купил билет перед самым отходом поезда и вошел в вагон после второго звонка. Но только поезд отошел — началась проверка документов.

Федора не смущал обход вагонов контролерами полевой жандармерии, — его отпускные документы железнодорожного мастера киевского депо были в порядке. Неприятным показался только рыжий субъект в штатском, шедший следом за жандармами и пытливо вглядывавшийся в лица пассажиров.

Жандармы, коротко взглянув на удостоверение, вернули его Федору. Но субъект, точно узнав давнего знакомого, долго всматривался в него и оглядывался, пока контроль не вышел из вагона.

Федор как ни в чем не бывало продолжал прерванный завтрак. Он спокойно доел свою колбасу, аккуратно сложил бумажки, разорвал их зачем-то на клочки и бросил за окно.

Но на ближайшей остановке он вышел из вагона. Не сходя с площадки, высунул голову — у соседнего вагона стоял рыжий субъект и смотрел вдоль поезда, точно поджидая выхода Федора. Федор вернулся и попробовал сойти с другой стороны. Но здесь, на путях, стоял один из жандармов. Федор вошел в вагон, потом на ходу поезда прошел до конца состава. Не доезжая следующей остановки, едва поезд замедлил ход, Федор соскочил на мягкий песок, но в тот же миг вслед за ним спрыгнули один за другим оба контролера и рыжий субъект.

Все трое испуганно-торопливо выхватили оружие и направили в упор на Федора.

Федор рассмеялся:

— Вы что!.. С ума сошли?..

— Руки вверх!.. Руки вверх!! — суматошно, точно в него стреляли, кричал позеленевший от испуга рыжий.

— Пожалуйста... Сделайте одолжение... — продолжал улыбаться Федор, поднимая руки.

Рыжий, нелепо держа против лица Федора огромный наган, левой рукой суетливо ощупывал его карманы, залезал в голенища сапог, оттягивал широкий парусиновый пояс. Казалось, разочарованный тщетностью обыска, он еще больше рассердился:

— Зачем на ходу спрыгнул?

— А мне сюда, в деревню.

— Зачем?

— Там родственники.

— А билет почему до Киева?

— После деревни в Киев.

Точно не веря самому себе, рыжий снова обыскал Федора, посмотрел все бумажки, расковырял кисет с табаком, потом, убедившись в отсутствии непосредственной опасности, крикнул:

— Идем!

Они пошли по шпалам — жандармы по бокам, рыжий — сзади.