Семен Розенфельд - Гунны

— Будто чужие места...

— Совсем другая губерния...

— А вона все-таки наша...

— Черниговская...

Ближе к селам картина менялась. Зелень и ромашки исчезали, появлялась ржавая колючка сжатого поля с разметенными, неубранными снопами, выплывало смятое нескошенное жито, точно затоптанное промчавшейся конницей.

— Сколько даром хлеба пропадает!.. Ай-ай-ай!.. Только птицы поклюють, да черви погрызуть...

— А мужик голодный останется...

Выходили с дороги на поле, срывали пучки колосьев, хозяйственно рассматривали, растирали на темных, заскорузлых ладонях, сдували, печально покачивали головой:

— Все зерно осыпалось... Перестояло...

Остап, подняв свои длинные руки и широко обведя ими вокруг себя, будто охватывая весь мир, говорил тихим, низко гудящим голосом:

— Сколько земли!.. Куда ни взглянешь — кругом на тысячи верст — земля, земля, земля!.. Весь мир можно сытно прокормить, ни одного голодного не будет — только отдайте всю землю народу!.. Сколько хлеба можно поднять, сколько садов поставить!.. Так нет, у одного целый уезд, тысячи десятин, а у миллионов людей — ни одной десятины!.. Один от сытости совсем скаженый ходит, другие — с голоду пухнут!.. Ось вона, яка «божья справедливость»!..

К концу дня, перед самым закатом, примчалась конная разведка и сообщила, что в трех верстах отсюда выставлен немецкий сторожевой пост.

Решено было выждать темноты, пешей группе тихонько подкрасться и бесшумно ликвидировать пост.

— Тихо-о!.. Без разговоров!.. Не курить!.. Котелки подвязать!..

Как эхо — от конницы к батарее, от батареи к пехоте и дальше — проносилось по обозу:

— Ти-хо-о!.. Котелки подвязать!..

Медленно, приглушенно топотала по мелкой серой пыли растянувшаяся колонна, молча вглядывались люди в отделившуюся группу пеших, боковыми тропинками ушедшую вперед.

Сумерки быстро сгущались, хотя за холмами еще багровело небо.

Скоро стало совсем темно.

Где-то далеко показывались крохотные точки желтоватых огоньков, потом на повороте скрывались, и через минуту снова выплывали, уже более яркие и крупные.

— Стой!.. — тихо подали команду впереди.

С дороги свернули прямо в поле, рассыпались редкой цепью, имея в середине батарею, а на флангах конницу и тачанки. Растянулись широким фронтом и медленно двинулись на желтые огоньки, все больше выплывающие из темноты.

Близко впереди раздались один за другим два выстрела и вслед за ними короткие крики, отрывистые стоны, и вдруг воздух прорезал чей-то пронзительный истошный вопль, потом сразу наступила длительно напряженная тишина.

— Заставу сняли... — зашептались в рядах.

Залаяла далекая собака, за ней другая, третья, и через минуту над полем уже несся дружный хриплый лай доброй сотни грозных деревенских сторожей; заливистые, затяжные, воющие голоса сливались в дикий собачий хор.

За шумом не слышно было, что делается в громадном имении, теперь яснее выступавшем из темноты. Но уже ощущалась какая-то тревога. Замелькали частые бегущие огоньки, раздались тревожные, как у полицейских, свистки, заиграл горнист.

Цепи, сдерживаемые Остапом, медленно двигались вперед.

— Успеете!.. Нехай их наши сперва побьют хорошенько картечью!

Орудия загремели неожиданно и стали бить беспрерывно, одно за другим, наполняя ночь огнем и грохотом. При каждой вспышке из темноты возникали линии холмов, за которыми скрылись орудия, обрисовывались темные контуры людей, коротко багровело небо.

Внезапно в темноте имения что-то ярко вспыхнуло, из глубины вырвался высокий огненный столб, покрытый, как шапкой, черным облаком плотного дыма, Поле осветилось желтым светом, на земле засуетились темные тени людей, забегали пятна отражений.

Грохот орудий, ответная трескотня пулеметов, крики людей, лай собак — все смешалось в один чудовищный шум, будто на поле опрокидывались тысячи пудов листового железа и огромных стальных рельсов.

Из боковых ворот стремглав вылетела большая группа конницы и стремительно помчалась прямо на батарею. Казалось, ничто уже не сможет ее остановить — огромный плотный ком на ходу разворачивался в широкую, быстро надвигающуюся лавину.

Внезапный гром трех орудий, вырвавшись вместе с вспышкой черно-красного пламени, потряс воздух, закачал под ногами землю и, ударив в конницу, точно опрокинул ее. В крепком сплошном фронте сразу все развалилось на отдельные куски.

Однако отряд быстро справился, выровнялся и снова помчался вперед.

На самом подходе к батарее их встретили залпы пехоты, охранявшей артиллерию, четко застучал внезапный пулемет. И снова стали падать кубарем всадники, снова лошади становились на дыбы, неслись в стороны и волокли за собой тела убитых.

Отброшенный, полуразбитый отряд, точно внезапно чем-то скованный или увязший в болоте, остановился, явно поворачивая обратно. Напрасно кто-то огромный, несшийся впереди, дико ругаясь, размахивая сверкающей шашкой, кричал во все могучее горло:

— Вперед!.. На батарею!!. Вперед, сукины дети!!!

Что-то было сломлено, лихость пропала; казалось, даже лошади не шли вперед, стремясь умчаться куда глаза глядят. И когда умолкший было пулемет снова застучал, свалив в первую очередь того, кто несся с сверкающей шашкой впереди и яростно кричал, отряд сразу повернул в сторону и устремился куда-то вбок, желая, очевидно, вырваться в поле.

Но уже мчалась с флангов партизанская конница и с налета врезалась в смешавшегося врага.

Стиснутые с двух сторон, бандиты дрались яростно, свирепо, стремясь во что бы то ни стало вырваться из жесткого кольца партизан.

— Не выпускать! Не выпускать! — кричал невидимый в темноте Петро.

В ржавом сумраке, едва освещаемые далеким, угасающим пламенем, рубились, рискуя смешать врага со своими.

Хлопали короткие кавалерийские винтовки, со свистом резали воздух острые партизанские шашки.

Небольшая часть отряда, вырвавшись из кольца, умчалась в поле, большинство было зарублено, застрелено, затоптано конями.

Неожиданно замолчала батарея, Петро прислушался, и до слуха его донесся глухой рокот далекого «ура».

«Пехота пошла в атаку...» — пронеслось в мозгу.

— Стройсь!!! — закричал он. — Стро-о-ойсь!!. За мной!..

Освещенные вновь разгоревшимся пожаром, неслись партизаны по полю. Пригнувшись в седлах, свистя и гикая, устремленно мчались на помощь пехоте.

Все ближе и ближе стучали назойливые пулеметы, злобно трещала частые винтовки, рвались гранаты. Видимо, не добежали цепи до врага, залегли, чтоб поближе подползти к широким канавам вокруг имения, где растянулись немецкие линии.

Засвистали близкие пули. Храпящие кони становились на дыбы, несли в стороны, тревожно ржали. Сраженный свинцом, свалился чей-то высокий жеребец, тяжко придавив под собой кричащего всадника.