Лев Дугин - Тревожный звон славы

Бенкендорф поднял голову, и Дельвиг осёкся. Лицо генерала с короткими усами, узкими баками и лениво-бесцветными глазами выражало явное неудовольствие.

— Сударь, — сказал Бенкендорф, — как должен я всё это понимать? Я, сударь, вовсе не имею чести вас знать.

— Барон Антон Антонович Дельвиг, коллежский асессор, — поспешил представиться Антон Антонович.

Выражение неудовольствия на лице Бенкендорфа стало ещё явственнее.

— Барон, — он прихлопнул ладонью оттопырившуюся страницу в папке, — разрешите пояснить вам, что мои сношения с господином Пушкиным основаны на высочайшем соизволении, и я не могу скрыть удивления, что он решился избрать между нами посредника. — Бенкендорф повысил голос, и Дельвиг совсем оробел. — К тому же человека вовсе мне незнакомого!

Капли пота опять выступили у Дельвига на лбу, но он не посмел их вытереть.

— Я слушаю, ваше превосходительство. — Это должно было показать его благонадёжность. — Я женат... — Это могло доказывать его благонамеренность. — Но, ваше превосходительство, мой друг... Александр Сергеевич Пушкин... убедительно просил... ваше превосходительство...

Бенкендорф вгляделся в его лицо и с удовлетворением откинулся к спинке стула. Он увидел страх. Так и должно быть! В России писатели обязаны испытывать страх, иначе oral начнут писать Бог знает что, Бог знает о чём. Одни проникнутся антиправительственным духом, у других появятся вредные мечты о самых разных материях... Либерализм минувшего царствования привёл к 14 декабря. Этого больше не повторится!

Бенкендорф смягчился.

— Хорошо, барон, оставьте конверт. Мне приятно было свести с вами знакомство.

— Извольте, ваше превосходительство. — Дельвиг уже пятился к дверям. — Владимирская улица, близ Коммерческого училища, в доме купца Кувшинникова...

Он вышел из кабинета с тем чувством облегчения, с каким узники выходят на свободу из крепости.

Бенкендорф поднял колокольчик.

— Булгарину, — сказал он дежурному офицеру, указывая на конверт. — И чтобы без промедления...

На следующий день на его столе лежал отзыв: «В «Цыганах» хотя говорится о свободе и вольности, или, лучше сказать, хотя в сей пьесе упоминаются сии слова, но это не стремление к воспламенению умов, не политическая свобода... Без всякого сомнения, сколь ни будет хорошо описана цыганская жизнь... никто не бросит своего и не променяет жизнь городскую на цыганскую.

Ночной разговор Татьяны с няней, письмо Татьяны, а также стихотворение К*** ничего не заключают, что могло бы возбудить малейшую тень двусмыслия.

19 октября — заглавные буквы друзей — лишние. Также вовсе не нужно говорить о своей опале, о несчастьях, когда автор не был в оном, но был милостиво и отечески оштрафован...»

Всё же Фаддей Венедиктович Булгарин был благородный человек. Он понимал и ценил гений Пушкина и просто так, без веских причин топтать его не стал бы.

Вдруг в феврале наступила оттепель. Да какая! Снег побурел, осел, закапало с крыш — и вот уже брызги и комья грязи летят веером из-под колёс карет. Полозья санок заскребли по оголившимся мостовым.

Весна. Высокое белёсое небо. Дыхание пробуждающейся природы.

Возрождение уснувших на зиму надежд.

Обманутые ранним теплом, взволнованно кружились стаи ворон и галок.

Нельзя больше так жить!.. Балы, торжества, чествования, терпкие слова... Разгул, попойки, картёжный азарт, бесконечные вереницы знакомых, нескончаемые и бессмысленные литературные прения. Месяцы он в Москве — и ничего не создал! И дома, столь очевидно необходимого для покойного труда, увы, не создал тоже...

С семьёй Ушаковых [330] Ушаковы — Николай Васильевич (ум. в 1844 г.) — чиновник Комиссии для строений с 1821 г., помещик Калязинского уезда Тверской губ., статский советник; Софья Андреевна (ум. не ранее 1845 г.) — его жена; Екатерина (1809—1872) и Елизавета (1810— 1872) — их дочери, московские знакомые Пушкина. его познакомил Соболевский, его чичероне по Москве. Впрочем, почему Соболевский? Почему не Василий Львович, которого знала вся Москва и которому время от времени делала визиты вся Москва и в том числе статский советник Николай Васильевич Ушаков с супругой Софьей Андреевной? Им и представил Василий Львович своего знаменитого племянника.

— Александр Сергеевич! — тотчас послышались восклицания. — К нам в дом! Для вас, Александр Сергеевич, дом открыт в любой день и час! Александр Сергеевич, нет вашей строки, которую бы в нашем доме не знали наизусть, и не только мы сами, но и наши две дочери...

Их дом был на окраине Москвы — на Средней Пресне. Здесь, в узких, немощёных переулках, вечерами царило пугающее безлюдье и темнота. Редкие фонари бросали немощный свет на покосившиеся заборы, на каменные тумбы у наглухо закрытых ворот. Неподалёку, до стен Новинского монастыря, тянулся пустырь. Торопливые прохожие спешили укрыться в домах. Тишину нарушала брань кучера, понуждающего лошадей тащить коляску через ямы и колдобины...

Но в доме Ушаковых — вместительном, двухэтажном, с обширным, почти усадебным садом — окна были ярко освещены.

Николай Васильевич, некогда служивший в Твери, у принца Ольденбургского, был плотный господин небольшого роста, во все сезоны года облачавшийся в светлый фрак. Софья Андреевна была весёлая, благодушная барыня, несколько преждевременно располневшая. Младшая их дочь, Елизавета, была очень хороша, однако ей было всего шестнадцать. Зато старшей, Екатерине, было уже семнадцать! Пепельные волосы девушки были уложены в сложную причёску с буклями на висках, овал полудетского лица был нежен, а неправдоподобно синие глаза смотрели лукаво, резво-шаловливо.

Сколько раз, защищая своё сердце и душу, говорил он о пустоте и суетности женщин! Но что мог он сделать против очарования глаз, губ, краски робости, выражения смущения, игры голоса, шелеста одежд — таинственного шелеста, за которым постигались гибкие движения! Как мог он защититься от улыбчивого блеска самого смысла бытия...

И вот уже каждый день бывает он в доме Ушаковых, а в иные дни даже не раз! Уже извозчику, плутавшему в переулках, он, тыча в спину, указывает путь. Вот он торопливо стучит — и дверь открывает полная, закутанная в платки экономка Степанида Ивановна. Держа в руке шандал со свечами, она отвешивает гостю низкий поклон:

— Милости просим, Александр Сергеевич.

Гостей обычно множество. Барышни Ушаковы почитаются в Москве одними из самых заманчивых невест. Здесь и молодые блестящие гвардейцы, и подающие надежды молодые статские, здесь и более солидные господа. Дом Ушаковых славится не только гостеприимством, но и весельем. Николай Васильевич берёт любимую свою скрипку, Софья Андреевна садится за любимое своё фортепьяно, Елизавета, надев очки, ставит на пюпитр ноты, Екатерина, шаловливо улыбаясь, смотрит на Пушкина необыкновенными своими глазами... Начинается музицирование.