Лев Дугин - Тревожный звон славы

Конечно же мы горды, мы исполнены внутреннего достоинства, мы ради чести готовы идти на смерть, но кто выдержит угасание в бескрайних просторах России под тяжестью неумолимого государственного бюрократического механизма...

К почтовому дню он поспешил в Тригорское. Здесь, как и прежде, было людно, семья вернулась ещё в сентябре. Снова смех, шум, беготня, флирт, альбомы, обмороки, танцы и фортепьяно...

Но ему захотелось прочитать сцену у фонтана, которой заканчивалась вторая часть трагедии. Увы, создавая сцену, он никак не мог вспомнить, восстановить в памяти все подробности и нюансы, возникшие в воображении когда-то во время прогулки... Впрочем, и новая сцена была прекрасна.

Прасковья Александровна и барышни бурно аплодировали, звонко поздравляли и обсуждали без конца необычные, яркие, романтические характеры Марины и Самозванца. Окрылённый, он поспешил домой, чтобы схватить перо и наконец закончить труд, о котором он думал и утром, и днём, и вечером, и ночью... Третья часть начиналась со сцены «Граница литовская» и заканчивалась победой Димитрия.

Он знал, что создаёт великое произведение. Ничего подобного раньше в России не было. Действие по-шекспировски было широко, герои действовали согласно своим характерам, и, главное, он вывел на сцену народ — народ и решит исход трагедии... Оставалось написать последнюю сцену. Волнение мешало, он долго ходил по комнате.

Кремль. Дом Бориса. Стража у крыльца...

Он чувствовал с такой остротой, будто и сам присутствовал в собравшейся на площади толпе. Наконец уселся за стол.

Царь Фёдор, его сестра и мать под стражей. Идут бояре: Голицын, Мосальский, Молчанов, Шерефединов, за ними стрельцы. Из дома доносятся крики. Царь Фёдор и его мать мертвы. Народ в ужасе. Вот так он завершил трагедию. И написал внизу:

Мысленным взором окинул громадный свой труд. И вскочил, запрыгал по комнате, аплодируя сам себе и крича:

— Ай да Сашка, ай да Пушкин!

Да, он довершил, он совершил литературный свой подвиг! Он дал новые начала русской драматургии и в трагедии из русской истории предложил философское понимание хода этой истории.

Он ещё долго ходил из угла в угол. Ссылка в деревню конечно же тяжела, но разве она не помогла творчеству, потребовавшему от него чрезвычайных усилий и сосредоточенности? Что ж, зато его талант теперь в расцвете: он может творить во всю силу... И дивные свершения представились ему.

Уже несколько успокоившись, он остановился перед столом и написал в конце рукописи: «7 ноября 1825».

Странно: к радости примешивалась грусть. Он вжился в трагедию, теперь же она была уже чем-то вне его и жила самостоятельной жизнью.

Было ещё не поздно. Вечерело. Взяв тетрадь, он отправился в Тригорское: нужно было как-то разрядить свою взволнованность, выплеснуть напряжённые чувства.

— Мнение народное, мнение народное! — восклицал он возбуждённо. — В нём вся пружина. Вы поняли?

— Мнение, — заметила разумная Прасковья Александровна. — Но не действие.

— Да, конечно, — тотчас согласился Пушкин. Это было существенно. В этом был нравственный смысл.

— А слышали вы, — с грустью сказала Прасковья Александровна, — что ангел-государь занемог в Таганроге?

— Вот как? — рассеянно откликнулся Пушкин, занятый своими мыслями.

Продолжая, дополняя, отделывая «Автобиографические записки», он конечно же вспоминал не только других, но и себя самого. Документ исторический — но и биографический! Что же писать? Можно и нужно ли исповедально всё говорить о себе? Конечно, никого так не знаешь, как самого себя. Но к чему публике личные, погребённые в глубине души, часто мучительные тайны, от которых и сам-то бежишь... Признаться искренне, буквально во всём — просто невозможно, и Руссо тому яркий пример. Да и к чему публике эти признания? Чтобы толпа развенчала Поэта? Чтобы говорили: он подл, как и мы, он низок, как и мы? Да, в его жизни падений было не меньше, чем взлётов, и всё же он остался Поэтом!

...Вспомнилась Таланья. В Петербурге тогда всё казалось весело и просто. Но что с ней теперь? Совесть его была обременена. Да мало ли чего мог он порассказать о своей кишинёвской или одесской жизни!.. Здесь, в Михайловском, пришло наконец похмелье.

Вот и записки Байрона преданы сожжению — и это хорошо! И он, Пушкин, вывел себя в поэме «Евгений Онегин», но как? Как отражение нравов, как автора, размышляющего о поступках и судьбах, как поэта, рассказывающего о собственных своих печалях и радостях, как человека, то сочувствующего доброму своему приятелю, то осуждающего основного героя времени. И этого вполне достаточно!

...Снова зима, снег, мороз.

Он был в Тригорском, когда туда прискакал Иван Матвеевич Рокотов. Щёки у него были пунцовыми, он простирал вперёд руки, в которых сжимал шапку.

— Государь, государь скончался! — выкрикнул он, ещё не успев бросить шубу на руки лакею. — Государь нечаянно скончался!..

Он был в сюртуке, который застёгивал на все пуговицы, высоком галстуке и узких панталонах.

Его окружили, повели в гостиную. Всех охватило волнение.

— Еду из своего Стехнова, — задыхаясь от наплыва слов, торопливо рассказывал Рокотов, — и подумал я заехать к Щегловым — знаете Михаила Филипповича Щеглова? — мы часто друг к другу ездим. Так о чём я? Да, значит, Михаила Филипповича я не застал, тот как раз уехал в Опочку, и тут решил я к Бердяеву, благо рядом, и вдруг по дороге Посохин, и только-только из Санкт-Петербурга! И рассказал: государь в Таганроге нечаянно скончался...

— Боже мой! — вскричала Прасковья Александровна и заплакала. — Совершилось величайшее несчастье, которое могло постичь Россию. Не стало ангела нашего, блюстителя спокойствия целой Европы. Какой удар! Я не могу... не могу поверить!.. — Её горе было искренним.

— Сведения привёз Дибич [212] Дибич Иван Иванович (Иоганн Антон) (1785—1831) — барон, граф, участник Отечественной войны 1812 г., начальник Главного штаба, генерал-фельдмаршал. , — торопливо продолжал Рокотов; окружённый барышнями, он обращался то к одной, то к другой из них. — По слухам, государь изволил исповедаться и причаститься, сохранив до конца память... Государыня закрыла ему глаза... В Варшаву к цесаревичу Константину [213] ...цесаревичу Константину... — Константин Павлович (1779—1831) — сын Павла I, главнокомандующий польской армией и фактический наместник Царства Польского. с известием отправили Чернышёва [214] Чернышёв Александр Иванович (1786—1857) — участник Отечественной войны 1812 г., председатель Государственного совета, генерал-адъютант. . Теперь будем присягать Константину...