Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

— Значение, а не смысл. Значение — не более того!

— Но ведь есть числа счастливые и несчастливые, — не сдавался князь Дмитрий. — Это очевидность, кою трудно отрицать.

— Всё это бабьи сказки! — рявкнул Пётр. — Суеверность не пристала философу, коим ты, княже, слывёшь. А я желаю жить по своему закону, и пусть числа служат мне, а не я им.

— Разумно, государь, — качнул головой Пётр Андреевич.

— То-то что разумно. Ежели бы я повиновался числам, то, может, меня и на свете не было бы.

Разговор прервался с приходом генерал-адмирала Фёдора Матвеевича Апраксина.

— С приплытием! — шумно приветствовал его Пётр, как видно обрадовавшись его появлению. — Каково плыли? На мель не сели?

— Кабы килевые, опасались бы. А плоскодонным что. Опять же вода высоко стоит, — отвечал Апраксин, склоняясь перед государем: верный слуга и родственник. — И государыня царица изволили прибыть со всеми дамами и служанками.

Пётр вздохнул. Презиравший приметы и суеверия, он, однако, по морской традиции, не терпел женского духу на корабле. Отныне ему придётся покориться. Долгий путь из реки в реку, а затем из реки в море придётся совершить в бабьем обществе. Такого ещё не бывало... Тысячи и тысячи вёрст на воде, на судах, и рядом женщины. Капитаны, матросы, солдаты — сие соседство для них смутительно. Что ж, коли флот есть государственное заведение, стало быть, и обычай придётся отменить. И приучить к тому мореходов.

— Архиепископа сюда, — приказал Пётр. — Благодарственный молебен отслужить в Успенском соборе. Святителю Николаю поклонимся, свечи затеплим.

Заговорили колокола соборной колокольни, созывая богобоязненный люд. Потекли к массивному пятиглавому собору солдаты, матросы, осмелевшие обыватели — вела их великая охота и великое любопытство. Невиданное событие в Коломне: царь и его вельможи явили себя миру. Сказывали, и царица прибыла — девка безродная, вот бы на неё поглядеть. Такого на святой Руси сроду не бывало! Лютерка к тому ж, вот что. Не иначе с помощью нечистой силы околдовала она царя и отверзлись для неё врата царского дворца.

— Слободских не пущать, — распорядился было воевода. Да поздно: подступы к собору да и сам храм были уж битком набиты народом. Так что пришлось преображенцам образовать живой коридор для проходу знатных персон.

— О всехвальный и всечестный архиерею, великий чудотворче, святителю Христов, отче Николае, человече Божий и верный рабе, — затянул архиепископ, держа в руках кадильницу, — мужа желанний, сосуде избранний, крепкий столпе церковный, светильниче пресветлый, звёздо, осиявающая и освещающая всю вселенную!.. О, преизящный и предивный чудотворче, скорый помощниче, тёплый заступниче, пастырю предобрый, спасающий словесное стадо от всяких бед!.. По морю плавающих управителю, пленников освободителю... услыши нас. Скоро потщися и избави Христово стадо от волков губящих е; и всякую страну христианскую огради и сохрани святыми твоими молитвами от мирского мятежа, труса, нашествия иноплеменников и междоусобные брани, от глада, потопа, огня, меча и напрасный смерти... Аминь!

Тысячеустое «Аминь» вознеслось под своды. То был сердечный, исполненный наивной веры, то есть самой чистой и бесхитростной веры, в исполнение трогательной просьбы к своему святому защитнику и покровителю. Он обережёт, он спасёт от всех напастей, поджидающих на долгом и опасном пути.

«Вера прекрасна, когда она чиста, — думал Пётр. — Но мало кто может отыскать в себе таковую веру. А как трогательны слова молитвы, сколь много добросердечия должны пробуждать они в верующих. Их, должно быть, составляли мудрые старцы-пустынники в никем не тревожимой тишине своих убежищ. Они верили в силу проникновенного слова, и то была истинно святая вера».

С каждым столетием слово теряло свою силу. Изначально оно было: Бог. Увы, давно утеряна его божественная суть, разве что всё ещё проскальзывает она в молитвах, подобных той, которую вознёс пастве и Николаю Чудотворцу архиепископ с амвона.

«Молитва — утешение и подпора слабых, — продолжал размышлять Пётр. — Они уповают на силу молитвы. Мне, самодержцу всея Руси, надобно уповать на твёрдость собственного духа, на непреклонную волю, коя токмо единая ведёт к достижению цели. А цель моя, как всегда, велика. И я полон решимости её достичь, ибо она — могущество и слава России. И моей корысти нету в ней».

С этой мыслью указал сбираться на суда. Армада толпилась на Москве-реке, на Коломенке, выплывала в Оку. От берега до берега реки были запружены судами и судёнышками.

Пётр приказал водворить порядок и вослед за флагманским стругом «Москворецкий», на котором были подняты императорский штандарт и Андреевский флаг, выходить всем в Оку кильватерной колонной.

В «Походном юрнале» была сделана запись: «17-го майя. Солнечное сияние и ветр малой. Их Величества изволили идти водою от Коломны, в 8-м часу поутру, и за ними последовали все суды... при подымании с места на судне Его Величества били в барабаны поход и выстрелено из 3-х пушек. В реку Оку въехали в 11-м часу...»

Струг «Москворецкий» был велик и слажен специально для царской четы. Просторные каюты помещались на корме. На носу были устроены лавки для восемнадцати пар гребцов. Оттого шли ходко, да ещё течение подталкивало.

Император великой империи был по-детски любопытен. Он торчал на палубе, глядя на проплывающие мимо берега, радуясь могучим строевым соснам, коими изобиловали берега Оки, видя в каждом бору очертания фрегатов и иных кораблей Российского флота, любуясь песчаными берегами, непуганым зверьем, стаями диких гусей, уток и лебедей на весеннем пролёте.

— Гляди-кось, Катенька, эвон медведица с медвежатами по берегу топает! — восклицал он, хватая за руку дородную супругу. — Знать, хотели водицы испить, да нас напужались. А может, мамаша спроворила рыбки поймать для детёнушков своих.

— Обмыться захотелось, — замечала супруга. — Им ведь тоже банька надобна.

Каждые три часа гребцы сменялись. Смены было две. Отработавшие кормились и спали в трюме. Пётр приказал переменять их полностью чрез каждые десять дней. Приказ был загодя направлен градоправителям волжских городов.

Берега были малолюдны, и потому природа справляла своё торжество, не опасаясь покамест сильного урона от человеков. Городки и селенья строились кучно, люди жались друг к другу своими избами. Лишь изредка в отдалении от мира на берегу лепился монастырей либо скит. И тогда гребцы на мгновенье сушили вёсла, дабы торопливо перекреститься.

По велению государеву в достопамятных местах струг приставал к берегу для осмотрения. Высадились в Старой Рязани с её мощными земляными валами, сглаженными временем и медленным умиранием.