Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

— Хорошо говоришь, великий царь, — отозвался Аюка. — Нам, калмыкам, без коня пропадать. Хоть и верблюды к езде и тяглу пригодны, да только коня никакой зверь не заменит. Велики наши табуны, однако я сыновьям своим, нойонам и зайсангам наказываю: главный наш скот — конский. Потому как на коне ездим, на коне возим, коня едим.

Он приподнялся со своего сиденья и провозгласил:

— А теперь прошу дорогих гостей на скачки. В честь великого царя праздник делаем.

— Спасибо, поглядим, хоть и времени у нас мало. — Пётр тоже поднялся со своего возвышения и как раз коснулся головой потолка юрты. — Не по мне такое жильё, — усмехнулся он. — Кабы дело не забыть: дашь мне для походу своих десять тысяч конников. Они у меня вспомогательным войском будут. А на бунташных лезгин их смело двинуть можно. Слыхал: лезгины те в Шемахте всех моих купцов вырезали и их добро расхитили.

— Знаю, — отвечал Аюка. — Лезгины грабительский народ, у них порядка нет, власти нет. А у меня есть власть и порядок, — закончил он гордо.

— Так дашь мне людей-то? — напомнил Пётр.

— Как не дать, великий царь. Разве я тебя когда подводил?

Только ты уж их корми и ружьё им давай, учи стрелять. Мы ведь одно знаем: лук, стрелы да аркан. А ружей этих не любим: от них гром великий, зверь пугается и уходит, сухая трава горит, степь выжигает. Люди и скот грому этого не переносят.

— Ты мне людей дай, а уж науку мы им преподадим.

— Дам, дам, — заторопился Аюка. — Ты знаешь: слово моё верное.

— И коней надобно для ремонту кавалерии.

— И коней дам.

— Пригони табун голов в тыщу в Астрахань.

— Всё сделаю, великий царь.

Пётр обнял Аюку. Он был на две головы выше калмыцкого хана, и со стороны казалось: отец обнимает сына-малолетка. Подбежали истинные сыновья, подхватили Аюку под руки, повели вон из юрты.

Хан верно сказал: праздник. Ханская ставка пировала. У котлов сгрудились старики, женщины и дети. Всё мужское население готовилось к скачкам, играм и борьбе, для чего было отведено пространство степи невдалеке от ханской юрты.

Получив заверение Аюки, что калмыцкое войско и кони для ремонту будут поставлены, и зная, что хан верен слову, Пётр со свитою недолго пробыли на празднестве.

Время летело куда быстрей, чем Пётр рассчитывал. Господь послал вёдро на все дни плавания, а лучше на всю кампанию, вот было бы благо. Но его на все благие дела не умолишь. Должен бы покровительство российскому воинству оказать, так ведь не напрасно сказано: на Бога надейся, а сам не плошай.

Пётр был полон уверенности, что уж в этом-то походе он не оплошает, не должен оплошать. Скатывался по любезной сердцу водной дороге без колдобин да буераков, многое повидал да немало и устроил дорогою, не то что в злопамятном Прутском походе, где все союзники отшатывались по мере его движения вниз, к турецким пределам. Тогда он был полон надежды, что в расставленные сети угодят король шведов да изменник Мазепа, отсиживавшиеся под Бендерами. Но сети оказались с дырьями, союзники забились в свои норы, и он с войском оказался в мешке, изготовленном турками да татарами. Нехристей было по крайности впятеро больше, провиант да огневой припас иссяк, а подвозу не могло быть. Казалось, быть ему с войском в полону у агарян, он уж и покаянное письмо Сенату сочинил, дабы, коли случится таковой позор, избрали на место его достойнейшего и никаким повелениям его из плена не внимали. Кабы не хитрованец Шафиров да не смётка Катеринушки, не выбрались бы из мешка. Подканцлер тогда выговорил дешёвый мир, обвёл великого везира вокруг пальца. А когда гурки хватились да взялись за ум, было уже поздно: свободилось российское войско, быстрыми маршами ушагало в свои пределы.

Нет, нынче такого быть не может. Он, Пётр, учен, взял всю предосторожность; разведаны все противостоящие силы, каковы есть на Каспийском море порты и крепости, сколь там войска в гарнизонах. По всему выходило: быть кампании лёгкой, без великих потерь в пути, как при Пруте. Главное ж — есть флот! Флот почитал он едва ли не главной силой в кампании. Флот — опора, флот — надёжа.

...Аюка-хан посожалел, что отбывает его царское величество с супругою столь скоро, посетовал, что за старостью и немощностью не может своею особой проводить высокого гостя до Волги, ещё раз заверил, что будет верен в службе его царскому величеству и исполнит все свои обещания и даже сверх того прибавит.

Пётр остался доволен. Вот хоть и нехристь, а слово держит, не то что брат Август да и другие монархи, что были тороваты на обещания да посулы да так с фигою его и оставили. С тех пор он перестал верить сладким речам, перестал надеяться на кого бы то ни было: всё сам, всё своими силами. Силы нарастали, держава крепла. А с нею и уверенность: сколь бы ни был крут план, он, Пётр, самодержец всероссийский, опираясь единственно на свои силы, его осуществит. И оттого на всём пути ни разу не посещало его сомнение.

Сыновья подхватили Аюку как дитя, посадили его на коня, за ними увязались внуки, двое для куража оседлали верблюдов. И вся калмыцкая знать тронулась сопровождать царский кортеж к Волге.

— Нету среди них пешеходцев, — заметил Пётр. — Все верхами. Ежели бы выучить их нашему воинскому артикулу, знатные драгуны вышли бы.

— С малолетства надо было бы, ваше величество, — вставил Кантемир. — Как у турок корпус янычарский. Свозят отовсюду мальчуганов разных кровей, силком отбирают от родителей и берут их в жёсткие янычарские руки. Немилосердна выучка, от зари до зари гоняют, в жару и холод, кормят впроголодь. Христианских детишек подвергают обрезанию и обращают в магометанство. Сие именуют турки «дань кровью». Воспитанные в свирепстве, они и сами становятся свирепы, прозывают их «псы султана».

— Видали мы сих псов, — усмехнулся Пётр. — Казали нам зады, стоило поднажать. Сам небось помнишь, княже.

— Распустились — вот сему причина, — пояснил Кантемир. — Поначалу навели страху на всю султанскую столицу, на министров Порты жестокостью расправ над иноверными во дни бунтов греков, сербов и иных племён. Янычарский ага [73] Начальник, командир. был словно сам султан: его повеления были законом для всех, даже для великого везира.

— Выходит, от рук отбились.

— Совершенно верно. Ежели им что не по нраву, бунтовали. Опрокинут котлы и барабанят по ним. Вся столица в смятении, тотчас посылают к ним переговорщика из важных чиновников Порты: чем-де недовольны, сейчас исправим. Взбунтовались они и на Пруте, чему ваше величество изволили свидетелем быть. А всё почему: натолкнулись на доблесть российского воинства, не то что в прежних кампаниях, где не встречали серьёзного сопротивления.

— Да, кабы поболе нас было да не жестокая нужда в провианте и припасе, не несносные жары, мы бы задали им перцу, — качнул головой Пётр. — Всё склалось противу нас тогда. И помоги обещанной ниоткуда не дождались.