Георгий Фёдоров - Возвращенное имя

Помонис зажег керосиновую лампу и быстро набросал на листке полевого дневника рисунок колодца, проходящей возле него канавки, ближайшего дома. Ангел показал ему место в канавке, откуда он поднял статуэтку.

Вид у Ангела был несчастный, кончики длинных усов его печально свесились. Помонис обнял его и сказал ласково:

— Ничего. Спасибо и за то, что сохранили. А голову мы найдем, найдем, такая у нас работа.

Ангел повеселел и, еще немного неловко потоптавшись, ушел, пожелав нам спокойной ночи.

— Вы и вправду думаете, что мы найдем голову? — осторожно спросил я Помониса.

— Найдем или, во всяком случае, сделаем все, чтобы найти, — твердо ответил он.

«Как жаль, что я-то этого, может, и не увижу. Через день нам придется расстаться. Командировка кончается, а еще есть дела в музее», — с досадой подумал я.

— Найдете, точно говорю — найдете. А мне тогда открыточку бросьте, когда найдете, господин профессор, — сонным голосом проговорил агроном.

— Ну вот, видите, — обратился ко мне Помонис, — боги благоприятствуют нам. Сам Геракл взял под защиту наше дело. А пока что давайте спать.

Мы проснулись чуть свет. После завтрака Помонис щедро расплатился с Ангелами. Агроном подбросил нас до совхоза, откуда время от времени ходили грузовики до районного центра. Прощаясь, агроном еще раз пожелал нам удачи. Помонис записал его адрес и заверил, что обязательно сообщит, чем кончились наши поиски. Может быть, сказалась усталость, а может быть, нам просто не везло, но до нашей крепости мы добрались уже глубокой ночью. Луны не было, и все вокруг погрузилось в глубокую тьму. Светя карманным фонариком, Помонис отыскал на берегу лодку, мы переправились на остров и тихо, добравшись до своей комнаты, улеглись в кровати.

Вдруг Помонис прошептал мне:

— Вы знаете, мы опоздали на свадьбу Маши и Атанаса. Она должна была быть вчера. Но вот что удивительно. Насколько я знаю, свадьба здесь, и у цыган тоже, продолжается не меньше трех дней. Да и гуляют почти круглые сутки. Почему же уже на второй день там так тихо?

Это было действительно странно, но мне так хотелось спать, что я только пробурчал в ответ что-то неопределенное и повернулся на бок.

Особенно долго поспать нам не удалось. Нас разбудил скрежет вагонеток, катившихся по рельсам, голоса рабочих. Пока мы ходили умываться и завтракать, ребята тактично сидели по своим раскопам. Едва только мы кончили есть, как в столовую пришли и Адриан, и Галка, и Николай, и еще несколько сотрудников и студентов. Помонис очень коротко рассказал о нашем путешествии и показал статуэтку. Он объявил, что подробный отчет сделает вечером, после завершения раскопочного дня, а пока что мы поедем в село и будем продолжать розыски.

Мы вышли из столовой и направились к берегу. Все ребята разошлись по своим местам, только Николай молча почему-то шел за нами. То место на другом берегу, где раньше стоял цыганский табор, было пустынным, только торчал высокий столб со свисающими с него канатами. Этот одинокий столб выглядел теперь каким-то нелепым и даже зловещим.

— Да, — всматриваясь, как и я, в тот берег, обратился к Николаю Помонис, — что же произошло со свадьбой? Где цыгане?

Николай помрачнел и тихо пробормотал:

— Вот по этому делу я и хотел поговорить с вами, учитель.

Помонис остановился и стал смотреть на Николая.

— Понимаете, — все тем же тоном продолжал Николай, — свадьбы не было. Цыган прогнали. Свадьба должна была начаться вчера днем, а утром двое крестьян увидели, как парень в красной рубашке украл прямо с воды двух гусей. А в красную-то рубашку с утра оделся Атанас — жених. Лица его крестьяне не видели — далеко, но опознали по красной рубашке. Тут собрались все мужчины из села, кто с чем, пришли и сказали цыганам, чтобы убирались вон, а то плохо будет. Те, конечно, все отрицали, но им пришлось уйти, все равно пришлось.

— Да, — протянул тоже помрачневший Помонис, — какая глупая история, как обидно!

— Это еще не все, учитель, — с большим усилием произнес Николай.

— Дело в том, что цыгане не виноваты. Гусей украл один из наших рабочих, и он действительно был в этот день в красной рубашке. Я сам это видел.

Лицо Помониса как бы окаменело. Голубые глаза его сделались совсем светлыми. Набухла и забилась жилка у виска.

— Как? Видели и смолчали? Видели и допустили, чтобы пострадали невинные люди? — хрипло произнес он.

Николай, опустив голову, пробормотал:

— Я не хотел, чтобы в такое мелкое воровство оказался замешанным наш работник. Вчера же вечером я его уволил. Я думал о чести экспедиции…

Помонис, сжимая кулаки, перебил его:

— Вы думали о чести? — глухо сказал он. — О чести? Так это же бесчестье. Знать и допустить, чтобы прогнали ни в чем не повинных людей. Этот день для Маши и Атанаса должен был быть счастливым днем, а стал из-за вас днем позора и несчастья. А вы подумали, что сейчас у всего этого табора на сердце? Что они думают, что чувствуют сейчас? Нет! — перебил сам себя Помонис — Нет! Не бывать этому! В какую сторону ушел табор? — резко бросил он Николаю.

Тот, не поднимая головы, молча показал рукой. Помонис стремительно бросился к лодке. Неожиданно он вернулся, обнял меня и снова кинулся к лодке. Мне не хотелось смотреть на Николая. Я видел, как Помонис, быстро работая веслами, переправился на другой берег, как вокруг него стали собираться люди, как он, жестикулируя, что-то говорил им и даже слышал звук его голоса, но не мог разобрать слов. А толпа на берегу все увеличивалась и увеличивалась. А потом, расталкивая толпу, к Помонису верхом пробились двое молодых парней, один из которых вел в поводу рослого гнедого жеребца. Помонис вскочил на него и, сопровождаемый парнями, крупным галопом поскакал в ту сторону, которую указал Николай. Красноватая пыль, поднятая копытами лошадей, скоро скрыла от меня и Помониса и его спутников. А толпа на берегу все росла и росла…

Вот таким я и видел в последний раз Помониса — таким и запомнил его. Сами эти воспоминания обернулись теперь для меня настоящей пыткой. Не выдержав ее, я открыл дверь и вошел в комнату…

Помонис открыл глаза, постепенно взгляд их становился все более ясным. Он ничуть не удивился и не обрадовался моему появлению. Поздоровался со мной приветливо и спокойно.

Подчиняясь его воле, я ответил ему так же. Помонис вежливо, но без настоящего интереса стал расспрашивать меня о здоровье, о дороге, о делах. От этого так не свойственного ему тона и манеры разговора у меня еще больше сжалось сердце. Хотелось закричать, позвать кого-нибудь на помощь, броситься к нему, обнять его, как это было раньше, затормошить. За этой маской, тенью увидеть того большого, сильного, доброго, бесконечно живого и веселого человека. Но я понимал, что мне некого звать на помощь, да и невольно из почтительности и уважения принял этот новый стиль отношений, хотя все мое существо восставало против него.