Григорий Коновалов - Истоки

— Кстати, Михаил, почему вы не привели с собой братьев?

— Вы о Юрии? Юрий — человек бесповоротных решений. Извините, но с вами, как мне показалось, нужно говорить прямо.

— Немного страшно, но откровенность всегда лучше двусмысленности. Говорите.

— Я не представляю себе, чтобы Юрий утешался счастьем своих близких. Всепрощающего христианского терпеливца из него не получится.

— Вы любите своего брата?

— Мы не особенно ладили с ним. Я его понимаю, ценю, ну, как бы вам сказать, за бескомпромиссное, что ли, отношение к себе, к людям. Вообще к жизни. Это у него в крови. Но такие мне не нравятся.

Дубовые двери особняка открылись беззвучно, и в полосе синего света показалась женщина в накинутом на плечи платке. Знакомя Михаила с ней, Юля сказала уже другим, усмешливым и веселым тоном:

— Вот тебе, Леля, и Крупнов Михаил, сокрушитель линии барона Маннергейма.

Хозяйка провела их в прихожую. Из полуоткрытой двери соседней комнаты слышались голоса, а слева, на кухне, свистел чайник.

— Вам нравится статья доцента Фомы Бугая о сатире? — обратилась Леля к Михаилу, взбивая свои редкие волосы.

— Он не читал сочинения Быка. — Юля вдруг придала лицу своему испуганное выражение. — Прости, не Быка, а Бугая. Но я плохо разбираюсь в классификаций крупного рогатого скота.

— Тише, он здесь.

— Тогда, Михаил, снимите красный галстук: боюсь, как бы Бугай не поднял вас на рога.

— Понимаете, утверждают, что в наше великое время немыслима сатира. А вы что думаете об этой проблеме? Юля, шутки в сторону. Я хотела бы знать мнение рабочего…

— А без шутки нет юмора, нет сатиры, — не унималась Юля. — Какая ты, Леля, серьезная, у тебя лицо в эпическом жанре. Ну, сделай улыбку до ушей, как подобает юмористке!

— Я пожалуюсь на тебя отцу.

— Старик не любит ябедников. Пожалуйся Толе. Он чуток к сигналам.

Леля обняла падчерицу:

— Ты повеселела, и я рада.

Прошли в просторную, светлую комнату. Несколько мужчин и женщин сидели на диване у глухой стены, громко разговаривали, курили. У книжного застекленного шкафа стоял человек средних лет, среднего роста, средней полноты, в буровато-сером костюме, с облысевшей головой, гладко выбритый и напудренный.

Юля сказала Михаилу, что это и есть ученый критик Бугай, единомышленник ее мачехи. Бугай (не разобрать) или наивно, или очень умно смотрел на людей широкими глазами. «Так обычно смотрят только что начинающие соображать дети или тихие идиоты», — шепнула Юля Михаилу.

— Товарищи, внимание! Сейчас Анатолий Волгарь прочитает свои монгольские стихи, — объявила Леля.

— Я не поняла, какие все-таки стихи: свои или монгольские? — спросила Юля.

Иванов, тряхнув черными волосами, спадавшими на лоб, сказал с явным усилием казаться равнодушным к колкому недоумению своей подруги:

— Стихи о боях у Халхин-Гола.

— Тогда понятно, почему самураи капитулировали! — воскликнула Юля. Михаилу понравилось ее злое раздражение против Иванова.

На рассвете степь томилась тяжко, Ветер выпил скудный пот росы…

Когда Иванов кончил читать, Бугай первым заговорил о стихах:

— Поэт стоит на верном пути. Идя по этому пути, он придет…

К чему придет поэт, Михаил не узнал: Юлия увела cто в смежную комнату. В углу стоял стол с винами и закуской.

— У нас обычай: хочешь выпить — заходи в эту комнату.

— А они? — Михаил кивнул головой на дверь, за которой уже слышались голоса спорящих.

— А это их дело!

Юлия выпила, закурила…

— Они там слушают рассказ. Не пойдем к ним, Михаил. Я коротко перескажу вам его… Женщина любила мужа, но еще более страстно любила сады. Муж был простой человек, а сады необыкновенные — морозоустойчивые. После мучительной нравственной борьбы жена покинула мужа и целиком, до полного самозабвения, отдалась морозоустойчивым яблоням.

Михаил в свою очередь, шаржируя, пересказал Юле одну современную повесть.

Голая степь. Героиня — бригадир огородников, герой — полевод. Любят друг друга с двухлетнего возраста, но не могут сойтись, потому что герой занижает значение укропа в народном хозяйстве и преувеличивает роль ячменя. Порознь — страдают, а сойдутся вместе — спорят. Колхозники заняты тем, как бы их поженить. Их усилия возглавляет парторг. На героиню обрушивается страшный удар: гусеница жрет капусту. Узнав об этом от своего столетнего дедушки, довольно бодрого старичка-блондина, героиня бежит на огороды. При виде гибнущей капусты падает в обморок, норовя, однако, угодить в междурядье, дабы не повредить кочаны. Парторг поднимает сраженную горем девушку. Она горько плачет на его груди, сетует на любимого. Любимый же, увидав эту сцену, скрипит в жестокой ревности зубами и, как сумасшедший, бежит в степь. Наконец парторгу удается соединить руки влюбленных. Счастливая пара сидит на берегу огромного, вновь созданного водоема, по гладкому водному зеркалу катается на катере колхозный актив во главе с парторгом и бодрым стариком-блондином. Все ждут, когда позовут счастливцы на свадьбу. Героиня таинственно молчит, потом намекает на что-то значительное, краснеет. «Дуся! — кричит герой, — не стесняйся, говори. Я… тоже!» Дуся бледнеет и едва выговаривает: «Вася, я хочу… создать гибрид редьки и редиски». На свадьбе бодрый старик переплясал всех, не осилив только парторга…

Юля налила Михаилу и себе по рюмке муската. Они выпили и засмеялись. Им было хорошо, и они удивлялись, что за один вечер, кажется, подружились.

— Вы чем-то нравитесь мне, Михаил, — помолчала, разминая папироску тонкими длинными пальцами. — Моя жизнь пройдет в палатках. Думаю, что палатка — самое характерное жилье нашей эпохи. Все сдвинуто с места привычного, смешались сотни наречий, языков… — умолкла, увидев Иванова.

— Анатолий, пей ситро, — сказала Юля Иванову, — вина не предлагаю: боюсь за твою репутацию. А вот за Михаила не боюсь и за его братьев не боюсь… хотя они люди бесповоротных решений.

Как только гости ушли, Иванов взял Юлю за руки.

— Юля, ты сильно изменилась!.. Что с тобой?

Она посмотрела на китель, на шевровые, мягкие, на низком каблуке сапоги Иванова и чуть было не спросила, долго ли Анатолий командовал отделением и как скоро надеется дослужиться до генеральского звания.

— Я прямо-таки не знала, чем угощать вас, товарищ будущий генерал.

— Ты не можешь поговорить со мной без колкости? Она тебе не идет.

— Представь, одному человеку это нравится!

«Этот рябой идиот Мишка подогрел ее гнев. Она все еще любит Юрия. Но почему любит? За что? Что он — умен, красив? Но ведь это правда», — думал Иванов, удивляясь тому, с какой силой загорелось в нем злое чувство к Юле. Он хотел обрушиться на Крупнова, но вовремя сдержался: корни начинают яростнее жить, цепляясь за землю, когда их вырывают с силой. Ее чувства должны отболеть сами по себе.