Николай Гейнце - Том 2. Дочь Великого Петра. Современный самозванец

Он не знал Николая Герасимовича, и Николай Герасимович не знал его.

Неужели теперь он, как бы в возмездие за сделанное ему зло, отобьет от него Веру Семеновну Усову, от которой старик пришел вчера положительно в телячий восторг?

— Так это Савин?..

— Да, Савин…

— Он ей голову как раз свернет…

— Едва ли… Мать зорка, не допустит…

— Что мать с девкой поделает, как взбесится… А хороша! Славный, преаппетитный кусочек…

— Что говорить, султанский…

— Султанский, это правильно…

У старика у углов губ показались даже слюнки.

Графу Сигизмунду Владиславовичу даже стало противно.

Он переменил разговор.

— Что с вашим Иваном? — спросил граф.

— А что?..

— Точно его кто в воду за последнее время опустил, я сегодня был у него, сидит, точно его завтра вешать собираются…

— Уж не говорите… Сам вижу, как малый сохнет; уж я пытал его, не влюблен ли?..

— Что же он?

— Говорит, нет… Может вам, ваше сиятельство, по дружбе проговорился.

— Я-то знаю, да не то это…

— Знаете… В кого же?

— В Дубянскую он влюблен, в Елизавету Петровну…

— Она кто же такая?

— Бывшая компаньонка Селезневой.

— А… Так ее фамилия Дубянская…

— Да…

— Дубянская… Дубянская… А ее мать, урожденная она не Алфимовская?..

— Уж этого я не знаю, — удивленно вскинул на него глаза граф Стоцкий.

— Так, так, это разузнать надо, — как бы про себя пробормотал старик. — Что же, если она хорошая девушка, я не прочь, — сказал он графу.

— Да она-то прочь…

— С чего это? Кажись, Иван тоже красивый парень, богат и сам, и мой наследник…

— Не тем тут пахнет!.. Влюблена она…

— Блажь…

— То-то, что не блажь… Жених у ней…

— Это другое дело… Богатый?

— Нет, не богат, да к тому же теперь он в тюрьме…

— Кто в тюрьме?

— Жених ее.

— Хорошего гуся подстрелила… Острожника, — презрительно заметил Корнилий Потапович.

— Ведь не все виновные в тюрьму попадают…

— Толкуй там…

— Верно, чай, знаете поговорку: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».

— Кто же он?

— Ваш бывший кассир, Сиротинин.

Корнилий Потапович вытаращил глаза, растопырил руки и так и остался у своего стола, вопросительно глядя на графа Сигизмунда Владиславовича.

— Сиротинин? — после довольно продолжительной паузы спросил старик Алфимов.

— Да, Сиротинин…

— К чему же вы, ваше сиятельство, прибавили, что в тюрьме сидят и невинные люди… Это вы, значит, о Сиротинине?..

— Может быть, и о нем…

Корнилий Потапович побледнел.

— Так не шутят…

— Я и не шучу… Но дайте мне слово, что все, что скажу вам, останется между нами.

— Извольте, даю.

— Я буду говорить с вами, как друг…

— Я вас давно считаю сам своим другом…

— И надеюсь, эта дружба не без доказательств. История с Ольгой Ивановной поставила меня во внутреннюю борьбу между моим другом графом Петром и вами, и вы знаете, что я в этом деле на вашей стороне…

— Знаю, знаю, — смутился старик, — и я не буду неблагодарен.

— Не об этом речь… Теперь эта история всплыла снова… Графиня, ваша дочь, откуда-то узнала, что проделал ее муж с ее подругой, семейное счастье графа разрушено… Я мог одним моим словом восстановить его и…

Граф Сигизмунд Владиславович остановился.

— И вы?.. — с дрожью в голосе спросил Корнилий Потапович.

— И я не сказал этого слова…

— Благодарю вас… — облегченно вздохнул старик Алфимов.

— В настоящее время я попал опять в тяжелую борьбу с самим собою… Я друг вашего сына, и вместе с тем, ваш друг…

— Моего сына?.. — вопросительно повторил Корнилий Потапович.

— Дружба к нему обязывает меня молчать, дружба к вам обязывает меня говорить… Я снова доказываю вам искренность моей дружбы и… скажу… Но я не желаю, чтобы ваш сын считал меня предателем, потому-то я и требую сохранения полной тайны…

— Да, поверьте мне, что я в этом случае буду могилой…

— Верю…

— Он грустен и ходит, как приговоренный к смерти. Причиной этого не одна несчастная любовь. В наше время от этого не вешают долго носа.

— Какая же причина?

— Он за последнее время, несмотря на мои советы, ведет большую игру, проигрывает по несколько тысяч за вечер; одна особа тут, кроме того, стоит ему дорого… У него много долгов, за которые он платит страшные проценты… У него есть свое состояние, но если так пойдет дело, то я боюсь и за ваше.

— Что вы хотите сказать?..

— Ревизия кассы показала вам сорок тысяч недочета, — продолжал граф Стоцкий, не обратив внимания на вопрос Корнилия Потаповича.

— Так вы думаете?.. — вскочил старик, задыхаясь, но снова сел.

— Я ничего не думаю, я только напоминаю вам факты… Теперь он заведует кассой один?

— Один… — упавшим голосом сказал старик.

— Так вот, если вы теперь неожиданно ревизуете кассу, то снова откроется недочет и еще более значительный…

— Что вы говорите!.. Значит Сиротинин — жених Дубянской — страдает невинно… Боже великий!..

— Проверьте кассу — более ничего я не могу вам сказать… Но главное, что это умрет между нами… Помните, вы дали слово.

— О, конечно, конечно… Но Боже великий! Это возмездие…

Граф Сигизмунд Владиславович простился с Корнилием Потаповичем и вышел.

До выхода из конторы он зашел к Ивану Корнильевичу.

— Что отец? — спросил тот. — Ты был у него?

— Он что-то очень мрачен…

— С чего бы это? Утром он был в духе.

— Уж не знаю… Будешь сегодня у Гемпеля?

— Не знаю.

— Прощай… Сегодня будет интересная и большая игра.

— Мне за последнее время чертовски не везет.

— У вас с шурином одна напасть… Очень вас любят бабы…

— Только не меня…

— Рассказывай… Так приезжай.

— Хорошо, приеду…

Граф Стоцкий вышел, сел в экипаж и велел ехать кучеру к Кюба.

«Ну, заварил кашу… Авось буду устами Савина мед пить».

Корнилий Потапович Алфимов сидел между тем в своем кабинете, облокотившись обеими руками на стол и опустив на них голову.

Он думал тяжелую думу.

Перед ним проносилось его далекое темное прошлое.

Созерцая эти картины, он иногда вдруг вздрагивал всем телом, как бы от физической боли.

— Дубянская… Дубянская… — повторял он. — Несомненно, она их дочь. Елизавета Петровна… Да, его звали Петром.

Он вспомнил своего барина Анатолия Викторовича Алфимовского и его красавицу-дочь Татьяну Анатольевну.

Вспомнил Алфимов, как вместе с этим барином, ровесником ему по летам, неутешным вдовцом после молодой жены, он вырастил эту дочь, боготворимую отцом.

Он, будучи крепостным, вырос с барином вместе, был товарищем его игр и скорее другом, нежели слугою.

Припомнилось ему, как расцветала и расцвела Татьяна Анатольевна и вдруг исчезла из родительского дома, захватив из шифоньерки отца сто пятнадцать тысяч.