Лнонид Ицелев - Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка

Заседание затянулось. Ночь на исходе. Решающий момент — голосование резолюции ЦК, предложенной Лениным. Резолюцию горячо поддерживает Сталин.

Десять рук подымаются за резолюцию. Две руки — против.

Это две руки предателей, выступающих против партии, против революции, значит — против коммунизма и его победы...»

— Ну что ж, всё правильно, — сказал Сталин, внимательно прослушав заметку. — Именно так всё и было.

Как на крыльях помчалась Александра домой. Она всё ещё нужна партии! Значит, жизнь продолжается! Значит, впереди её ждут новые встречи, мечты и свершения!

Вот и Калужская, 11. Пустовавшая здесь квартира считалась её домом. Чтобы, приезжая сюда в отпуск, не чувствовать запаха безлюдья и запустения, она просила Мишу изредка бывать здесь с семьёй.

Похоже, что сейчас Миша был здесь: дверь на ключ не заперта. Но в это время он ещё должен быть на работе. Кто же это мог быть?

Александра осторожно вошла в гостиную. Там было пусто. Заглянула в спальню. И отшатнулась.

В её кровати в омерзительных позах лежали Женя и Бескин.

В сердце будто вонзили нож. Ноги подкосились, и она рухнула на пол.

— Бабушка, что с тобой? — услышала она возле себя чей-то голос.

Александра открыла глаза. С удивлением обнаружила она, что лежит на диване в гостиной. Рядом, с тревогой заглядывая ей в глаза, сидела внучка.

— Почему я здесь? — еле слышно прошептала Александра.

— Когда ты потеряла сознание, мы с товарищем Бескиным тебя перенесли.

— Значит, мне это не померещилось. — Александра закрыла глаза и откинула голову на подушку.

— Бабушка, бабушка, не умирай! — истошно закричала Женя. — Я тебя люблю. И товарищ Бескин тебя любит.

— Ну зачем, зачем вы так со мной, — не открывая глаз, плакала Александра.

— Ну что такого произошло, бабушка? После твоего отъезда в Мексику товарищ Бескин стал часто у нас бывать, читал твои письма, рассказывал много интересного о борьбе с оппозицией на литературном фронте, расспрашивал меня о комсомольской работе в районе. Я привела его к нам в райком. Он прочёл очень интересную лекцию о пролетарской культуре. За её проведение я в губкоме даже благодарность получила. Ну потом мы с ним сошлись. Так и что с того? Его отношение ведь к тебе от этого не изменилось!

— Но ведь ты посягнула на моё счастье!

— Если бы я знала, что ты это так воспримешь, я бы с ним не встречалась. Ведь я его не люблю, у нас только эротическая дружба.

— Как же ты можешь сходиться с мужчиной без любви?

— Понимаешь, бабушка, чтобы влюбляться, нужен досуг. А мне некогда. У нас в райкоме сейчас такая ответственная полоса. Мысли полны совсем другим. Конечно, случается полоса менее занятая. Ну тогда вот и замечаешь, что кто-нибудь нравится. Но, понимаешь, некогда влюбляться. Не успеет понравиться, а ею уже переводят в другой район или другой город. Или сама бываешь так занята, что о нём забываешь. Ну и дорожишь часами, когда случайно вместе и обоим хорошо. Ведь это совершенно ни к чему не обязывает. Единственное, чего я боюсь всегда, — это венерической болезни. Но, ты знаешь, если спросить прямо, глядя в глаза — болен человек или нет, он никогда не солжёт. Со мной было два таких случая. Одному я очень нравилась. Кажется, он меня даже любил. Когда я его спросила, ему было очень тяжело признаться. Я видела, что он страдает. Но мы не сошлись. Он знал, что этого я не простила бы.

— И тебе никогда не приходит в голову, что столь беспорядочные связи безнравственны?

— А что же тут безнравственного, бабушка? Так проще и лучше. Мне мама рассказывала, как ты изводилась, мучилась, когда металась между дедушкой и Марсианином, между Плехановым и Масловым, между Шляпниковым и Дыбенко. И все страдали и возненавидели друг друга. А я ни с кем врагами не расстаюсь. Кончилось, перестал нравиться — ну и всё тут. Пусть приучаются, что я ничья.

— Неужели ты так никого и не любила?

— Я сказала, что у меня не было любви к тем, с кем я сходилась, но я вовсе не говорю, что я никого не люблю.

— Кого же ты любишь?

— Прежде всего, товарища Сталина. Я его люблю гораздо больше всех тех, с кем я сходилась. Когда я знаю, что его услышу или увижу — я несколько дней сама не своя. За него я готова жизнь отдать. И за товарища Чаплина, вождя комсомола. Ещё люблю маму и папу. Тебя люблю, бабушка. Люблю читать твои статьи о революции чувств и нравов... Ой, я же совсем забыла.

Она шлёпнула узкой ладошкой по своему красивому открытому лбу:

— Ведь через полчаса у нас в райкоме будет обсуждение твоей статьи «Дорогу крылатому Эросу!». Опаздывать нельзя, а то получу выговор с занесением в личную карточку. Бабушка! Ведь ты уже не умираешь, да? Так я побегу.

Женя чмокнула Александру сухими губами в щёку и, взмахнув стриженой головкой, выбежала из комнаты.

Высокая и худая, она всё же чем-то была похожа па бабушку: может быть, голубизной глаз, а скорее всего светившейся в них волей и целеустремлённостью.

После обморока в сердце всё ещё чувствовалась слабость, ноги дрожали, но, чтобы не встречаться с Бескиным, Александра вышла на улицу.

Трудовой день столицы подходил к концу. Тысячи ровесников Жени весёлыми стайками выбегали из школ, техникумов, вузов. Юноши и девушки, русоволосые и рыжие, высокие и коренастые, — все они были счастливы. За эти счастливые улыбки страдали, боролись и умирали их отцы и деды. Теперь наступил черёд поколения Жени строить высотное здание социализма.

На чьей же стороне будущая правда? На стороне тех, кто ломал старую общественную систему и старую мораль, или тех, кому суждено создавать новое общество, с новыми понятиями, новыми чувствами, новыми устремлениями?

Советский Союз — это осуществлённая грёза. И если тебе выпало счастье увидеть свою реализованную мечту, надо найти силы признаться перед собой, что грёзы осуществляются не всегда так, как того бы хотелось...

Блуждая в задумчивости по городу, Александра обнаружила, что заблудилась. Московские переулки были ей менее знакомы, чем улицы Парижа, Ленинграда, Берлина, Копенгагена или Лондона. Она прочитала название улицы — «Страстной бульвар» и невольно усмехнулась: всю жизнь металась она по дорогам страстей. Но ведь ни одна дорога не бывает бесконечной, приходит время, когда надо выбирать другие пути.

На углу Тверской она села на пустую скамейку и устремила взгляд на памятник Пушкину.

За спиной поэта полным ходом шло строительство нового здания «Известий». Как муравьи, облепили рабочие строительную площадку и быстро, деловито копошились в лесах. Образовав живой конвейер, ловко передавали они друг другу кирпичи, раствор, щебёнку. Строители обязались сдать объект к десятилетию Октября.

Вспомнились строки Маяковского: «От Пушкина до «Известий» — шагов двести». Только двести шагов и десять коротких лет отделяют Россию буржуазно-помещичьего индивидуализма от России пролетарского коллективизма, коллективизма трудовых муравьёв, о царстве которых она грезила в страшные годы великой войны. Сейчас эта грёза стала явью. Ведь это же настоящее счастье — видеть перед собой осуществлённую мечту. Да только ради этого стоит жить! Жить, как муравьи, строящие своё общежитие, как воробьи, чирикающие в луже, как пчёлки, трудящиеся в кустах сирени.