Фаина Гримберг - Гром победы

— Боже! Господи! Елизавета, зачем? Не надобно было... Нет, нет, нет...

Это стихи отрубленной головы! Стихи того, кто превратился в отрубленную, отделённую от тела голову...

Но не должно, чтобы у казнокрада были такие стихи. Нет! А ежели... Но тотчас Анна поняла, что эти строки никак не могут быть обращены к императрице... Стало быть, невиновен? И ничего не было? Стихи — лучшее доказательство?..

— Вот, — заговорила Лизета, — о человеке одно сказывают, а он, выходит, совсем иной. Ведь то, что человек сам о себе сказывает, оно-то и есть правда.

— С чего ты взяла? Разве не может человек солгать?

— В стихах — нет, не может! В таких — не может, — объявила Лизета с торжеством.

— Да что в них ты нашла, в этих стихах? Разве не читывали мы стихи немецкие и французские куда получше, поскладнее?

— Да я о русских! Подумай, русские стихи о любви!

— Откуда они у тебя?

— Маврушка дала списать, в списках они ходят. Я и тебе спишу, если хочешь...

— Хорошо. Спиши на хорошем листе. Благодарю тебя. Мне сейчас одной хочется побыть.

— Аннушка! Ты вот не делишься со мною, позабыла сестру. А я-то друг твой нелицемерный...

— Я знаю, Лизета, знаю. Я верю. Мы поговорим. Но не сейчас. У меня сейчас голова разболелась. Ты пойми! Эти стихи... и участь того, кто написал их... Я побуду одна...

И уже оставшись в одиночестве желанном, никак не могла избавиться, оторваться... нет, и не от воображаемой картины, и не от мысли, а от фразы...

«Стихи отрубленной головы... Стихи отрубленной головы... Стихи отрубленной головы...»

А мысли, пробивавшиеся, прорывавшиеся сквозь навязчивую фразу, были о герцоге, о худеньком, сероглазом... Он ведь не поймёт, что с ней творится сейчас. Он никогда не поймёт. И зачем всё? И кто он? Какой он на самом деле? И какая из неё радетельница о благе государственном? И возможно, всё это — одно прельщение, сама себе внушила о своём призвании высоком. А всего-то выйдет из неё баба несчастная...

И что перевешивает, когда поминают о человеке: обвинения ему или собственный его голос, выразившийся стихами?..

Перенос останков Александра Невского в Александро-Невскую лавру обставлен был торжественно и в стиле, свойственном государю. Корабли распустили на Неве паруса. Пушечными залпами приветствовали гроб святого князя древнерусского. Огромное стечение народа. Сама императрица и государевы племянницы, герцогини Анна Иоанновна Курляндская и Екатерина Иоанновна Мекленбургская... Приближённые... придворные... Его величество... цесаревны... Герцог Голштинский...

Прежде писали иконы князей, объявленных святыми, изображая их в монашеской одежде, ибо в обычае было на Руси древней предсмертное пострижение. Таковым писали и Александра Невского. Ныне Синод особо постановил: «николи не писать» оного святого князя в одеянии монашеском, а лишь в одежде великокняжеской.

Это постановление было весьма важное. Великокняжеская, мирская одежда святого долженствовала подчеркнуть его мирские заслуги. Пётр продолжал традиции, заложенные ещё первым русским царём, первым венчавшимся на царство, Грозным Иоанном, который первым же вспомнил об Александре Невском. Пётр желал, чтобы истории российской созданы были свои великие полководцы и правители прошлого. История должна была быть таковою, каковою он желал её видеть. История российская должна была быть так писана, сложена, чтобы угодною быть великим правителям великого государства...

Но наследник, наследник Петрова величия... Наследник уже заложенного прочно величия государства Российского... Наследница?..

Ни Анна, ни герцог, худенький, сероглазый, не принимали в сем действии участия — не полагалось. Брачный договор Карла-Фридриха и цесаревны Анны Петровны улаживали Андрей Иванович Остерман, сам государь и со стороны герцога его приближённые — Бассевиц и Штамке...

За окном полетели снежинки, мелкие, мелкие; превратились, учащаясь, в крупу, мокрую, должно быть...

Лина знала, что вот сегодня решится, решится её судьба...

Козни Меншикова были ей уже известны. Но Андрей Иванович устроил так, что противился не он, а сами голштинцы. Статья о том, что герцог и цесаревна отказываются за себя и за своё потомство от каких бы то ни было претензий на корону Российской империи, не была введена в договор. Бассевиц заметил, что следовало бы ввести статью о том, что Россия обязуется помочь герцогу в достижении шведской короны. Но Андрей Иванович осторожно склонил на то, сколь памятны всем отказы молодого герцога вести даже разговоры подобные. А на предложение о том, чтобы Россия содействовала возвращению Шлезвига, сам государь заметил, что неведомо, когда возможно будет говорить об этом, и посему невозможно, чтобы в договоре писано было.

Вопрос о вероисповедании, столь болезненный некогда для Михаила Фёдоровича, Петрова деда, был решён внуком быстро весьма. Цесаревна оставалась в своей греческой, православной вере, дети её должны были быть крещены по лютеранскому закону...

Далее срядились о приданом — триста тысяч рублей, уборы, драгоценности...

Андрей Иванович заранее предупредил её, что в брачном контракте ничего не будет писано о престолонаследии. И всё же она ждала. Это, кажется, впервые в жизни она ждала с таким нетерпением. Решалась её судьба... Ждала... Истомлённая, невольно отпускала на волю воображение. Ей представлялись все эти парики, склонённые над столом. Осторожный Андрей Иванович. Отец... Отец!.. Отец сухо и спокойно приказывает вписать статью договорную «о сукцессии короны и империи»... Она — законная наследница!..

Мысли эти захватывали, томили. Мыслей о герцоге сейчас не было вовсе. Она знала, что вслед за договором последует заключение брака. А вслед за этим самым заключением брака — первая ночь, опочивальня, она и он — вдвоём, первый разговор наедине... Кажется, её, прежнюю, это занимало бы, чувства её трепетали бы — восторгом, радостью и страхом предвкушения... А теперь она только пыталась заставить себя не надеяться, не вдаваться в это бездумное упоение надеждой... надеждой на то, что впишет, впишет, прикажет вписать... Но ведь Андрей Иванович предупредил... и не надо этого бездумного упоения, не надобно... Ей надобно быть расчётливой и трезвой...

Вписано, конечно, не было. Вопрос о престолонаследии оставался открытым. Но ведь брачный контракт — это не завещание...

Или она обманно утешает себя, твердя; «Брачный контракт — не завещание, брачный контракт — не завещание...» А на деле утешения эти — самообман. Ежели бы отец был твёрдо уверен, в твёрдой уверенности пребывал бы, и что ему бумаги — завещание ли, брачный договор — всё едино — вписал бы ясными словами чёткими... Но нет, не вписал...