Фаина Гримберг - Гром победы

— Кто эти дети? — спросила она. — Девочка очень хороша...

— Князя Алексея Григорьевича Долгорукова, — почтительно отвечал Маврин, — княжич Иван Алексеевич и княжна Екатерина Алексеевна.

Анна более ни о чём не спрашивала и простилась со своим давним знакомцем с большою теплотой...

Строгий траур препятствовал устройству каких бы то ни было приёмов, и это было на руку Анне, Она могли всласть размышлять. Никто не дивился её обычно печальному и рассеянному виду. «После смерти отца Анна Петровна в страшной тоске, — записывал Берхгольц, — потому что император всегда показывал неописанную нежность и любовь к обеим дочерям, и в особенности к старшей».

Конечно, нельзя было сказать, что Анна не тоскует об отце, но не одна лишь эта тоска занимала её.

Подумавши, она приняла твёрдое решение не навещать более племянников. Незачем навлекать на себя излишнюю подозрительность Меншикова этими ненужными, в сущности, визитами. И без неё вокруг сирот Алексея Петровича уже свивается осиное гнездо планов, намерений, надежд. Ментиков и Долгоруков уже соперничают, наперебой подсовывая мальчику своих дочерей. Но, кажется, Долгоруков преуспевает более. Его Катенька — красавица. Анна напрягла память и попыталась припомнить малолетнюю Машу, старшую дочь Меншикова. Кажется, довольно заурядное и даже и некрасивое личико... И Андрей Иванович тоже в этой мутной водице очутился. Какую рыбку ловит?.. Он-то умён!.. А впрочем, пусть они сами рвут глотки друг другу, Анна покамест устраняется, её там не нужно...

И вдруг очертился перед глазами темнокожий человек, и будто заслышался его странный, чуть горловой голос... И почему-то забилось сердце, совсем по-прежнему, как в те, ещё недавние дни, когда мыслила о благе России так возвышенно, не погружаясь ни в какие интриги, не заглядывая ни в какие осиные гнезда... И вдруг показалось отчётливо, будто небывалое чьё-то (Божественное?) чутьё готовит России нечто небывалое, чудесное, сказочное... через этого, темнокожего, через «царского арапа» Ганнибала... Фамилию «Ганнибал» измыслил для своего Абрама Петровича сам государь Пётр. Ганнибалом звали победоносного полководца древнего африканского государства — Карфагена... И всё, всё должно было соединиться — Карфаген, Ганнибал, гусиное перо, всё многообразие мира — в стихах русских о любви...

То, что отец называл «чутьём»... Но ежели самое высокое чутьё простирало покров над Россией, Божественный промысел... тогда не страшно!..

...В уголку малой гостиной мадам д’Онуа вязала своё кружево — филе. Кроткая старушка в чёрном. День выдался пасмурным, рано внесли свечи.

Худенький, сероглазый сидел прямо перед цесаревной. Гладкая мраморная столешница разделяла их, язычки пламени смутно отражались, будто растекаясь в мраморе. Если бы сидела совсем близко к нему, Анна, наверное, побаивалась бы, чувствовала себя скованно... а так ничего... Лицо его казалось таким смутным по очертаниям, таким тонко нежным; серые глаза увиделись ей такими неопределённо большими и тоже — нечёткими какими-то и словно бы жалостными... и такими внимательными-внимательными...

— Почему? — спрашивала она. — Почему это невозможно, невероятно: всё время жить высоко? И ведь это сама жизнь, не даёт, не позволяет удержаться на высоте, так грубо швыряет в какое-то болото, в какую-то невыносимую трясину!.. Почему так мало высоты отпущено одному человеку, каждому отдельному человеку?..

Он, казалось, слушал напряжённо. Казалось, он в полной мере понимал её. Но в глубине души своей она сознавала, что он не понимает её вовсе, а просто любит, Он её любит и потому с восторгом слушает её голос. Если бы ему было ясно, что она говорит глупости, он восторгался и умилялся бы её наивностью. Но теперь ему ясно, что его невеста говорит нечто умное и даже глубокомысленное, и вот он восторгается и умиляется её умом... А на самом деле ему всё равно. Он просто любит её, и оттого ему всё равно... А она гонит прочь эти трезвые мысли и хочет верить, будто он понимает...

— Высоко! — проговорил он с придыханием — О, я понимаю, что это такое — высоко... Это можно желать... Это пожелание... «Hoch soil er leben!» — «Да живёт он высоко!»... Но это всего лишь пожелание. Это невозможно — всегда!..

Кажется, он баялся смотреть на неё и боялся разочаровать её. И вдруг произнёс решительно:

— Для Вас я желал бы — всегда... навсегда... наперекор всей жизни!.. — Она тоже любила его, и потому в его простых словах ей чудился глубокий смысл, а на самом деле не было глубокого смысла, была только любовь к ней... Она что-то пропустила, не расслышала слов, одно лишь звучание голоса восприняла... И вдруг... — Я желал бы... я хотел... слиться в поцелуе... блаженство...

— Нет! — вскрикнула испуганно...

Мадам д’Онуа подняла голову в тёмном чепце, чуть настороженно. Анна досадливо и нетерпеливо махнула ей рукой — да нет же, нет, ничего не случилось!..

— Я оскорбил Вас?.. Простите меня!.. Ваши желания — закон для меня...

— Вы не можете оскорбить меня, — серьёзность и детскость её тона смущали её саму. — Вы не можете оскорбить меня... Но я бы попросила Вас... не теперь!.. — Голос её сделался почти молящим.

— О! Я понимаю...

Он поднялся. Она тоже поднялась из-за стола, приблизилась. Что же он понимал?

— Вы позволите? — Он уже склонялся.

— Да, — коротко и почти сухо.

Он коснулся губами края платья. Откланялся...

И всякий раз, когда он вот так — робко, почтительно и всё же и настойчиво — целовал край её одежды, ей непременно после хотелось смахнуть, стереть прикосновение этих губ — смахнуть кончиками пальцев, стереть кружевным платочком...

Царствование Екатерины Алексеевны, порфироносной вдовицы, императрицы Екатерины I, шло. Давняя её приятельница Матрёна Балк, сестра несчастного Монса, прощена была вместе со своими детьми и возвращена из ссылки. Окончательно прощены были и сторонники «первой вдовы» Петра, царицы Евдокии — старицы Елены, она сама была жива, но никто уже не опасался её вмешательства в дела государства, в борьбу за власть.

Меншиков рвался к правлению. Однако Сенат, учреждённый Петром, нельзя было так просто отменить. И те ещё орешки были иные сенаторы — зубы обломаешь!

Анна наказала своей мадам д’Онуа, пусть ведётся исподволь наблюдение за всем что происходит при малолетних племянниках, Алексеевых сиротах...

— Это наблюдение — в ваших и Франца Матвеевича интересах!..

Но расстановка сил при внуках государя оставалась прежняя, уже знаемая Анной. Князь Долгоруков и его супруга, урождённая Хилкова, не являлись, однако дети их приезжали почти ежедневно, кушали, играли, учились вместе с Петром Алексеевичем и его старшей сестрой Натальей. Вследствие сохранения Сенатом определённой силы, Меншиков не мог открыто устранить Долгорукова. Дочерей светлейшего князя, Марию и Александру, также стали привозить к сиротам Алексея Петровича. Явно по настоянию Александра Даниловича приглашались и дети царевича грузинского. Стало быть, нужно это зачем-то было Меншикову...