Фаина Гримберг - Гром победы

— И давно тебе предлагают деньги? — кинула вскользь. Повернула головку, тёмные волосы рассыпались по плечикам... Засмотрелся невольно. Заметила, как засмотрелся. Всё приходит поздно. Прежде она совсем не понимала, как возможно, как надобно и следует воздействовать своей красотой... Или ещё не поздно?..

Он не сразу понял её вопрос.

— Давно ли? Я только взялся разбирать бумаги. И ведь всё едино — давно ли, недавно ли! Нам с тобой отвратительны подобные предложения, мы никогда не примем…

— Милый, милый... Не горячись. Не надо тратить столько сил на вопросы уже заранее решённые. От наших прав на Шлезвиг, на наш с тобою Шлезвиг, мы никогда не отступимся...

— Как ты права!..

— Поговорим о другом. Ты намереваешься писать в Россию?

«Шлезвиг, — думала Анна. — Нет, невозможно было бы продать Шлезвиг и чтобы не узнали об этом... кто? Меншиков, Остерман — все!.. Ведь это не браслет и не штука материи... Нет, не было бы легко. И что ты себе всё воображаешь лёгкие пути?! Легко не будет!..»

— О чём я должен писать, милая?

«Иногда он кажется мне полным дураком. Но как покорно он спрашивает! И я ведь люблю его, туг уж ничего не поделаешь!»

— Прежде всего о наших деньгах, Фридрих. Моё приданое, и всё, что следует получить по завещанию матушки; я не собираюсь дарить всё это Меншикову. Но, разумеется, не будем требовать всё сразу. Для начала — шестьдесят тысяч...

— И нам их выплатят? — Он улыбался ей, как маленькой девочке, предлагающей занятную игру.

— Пусть знают, что мы не отказываемся от наших денег. Но гораздо важнее другое...

— Что же?

— И ты не догадываешься! Конечно, судьба Франца Матвеевича!..

— Нет, нет, не полагай меня бессердечным! Я понимаю. Мне бесконечно жаль... Но мы ведь ничем не можем...

— Я хочу, чтобы ты просил об облегчении его участи. Я знаю, что мои просьбы об этом не будут иметь цены в России. Писать об этом должен ты! Возможно ведь заменить ссылку в Сибирь высылкой за пределы Российского государства; я знаю, это возможно!

— Я буду просить об этом. Я буду делать для тебя всё!..

— Фридрих! — грустно смеясь, подняла указательный пальчик. — Нельзя так опрометчиво связывать себя обещаниями.

— Когда речь идёт о тебе, для меня возможно всё!

Она понимала, что этими его словами разговор в кабинете должен завершиться. Она, во всяком случае, сказала всё, что хотела. Но его покорность и горячность к ней так трогали её! Она искренне любила его и потому не умела считать, рассчитывать, подсчитывать. Или умела, но не всегда. Ей так хотелось порадовать его!.. Но всё-таки она колебалась — говорить или не говорить...

Герцог смотрел с улыбкой. Ну какой же она ещё ребёнок, напустила на себя таинственный вид... Но без неё он умрёт!.. Какое счастье, что она у него есть! Она хочет ещё о чём-то попросить — добрая душа! О милости, о помощи кому-то из своих русских приближённых... Или это что-нибудь самое простое — новое платье, новый выезд...

— Ты хочешь мне ещё что-то сказать? Дорогая!..

— Да... — заговорила медленно. — Я думала: говорить или не говорить? Но я люблю тебя, и это выше всех расчётов. Я скажу. Но в этом, в том, что я скажу... в этом ещё нет полной известности, точности... Я говорила с матушкой... перед самой её кончиной... Ты знаешь о её завещании?

Она хотела, чтобы он ответил хоть что-нибудь и тем самым дал бы ей возможность помедлить...

— Я знаю то, что знают все: завещание в пользу государева внука...

— Ну так есть ещё одно завещание! Истинное завещание. В нём сказано, что именно оно — истинное! И оно... в нём корона всероссийская завещана нашему старшему сыну и его потомкам!..

Щёки её горели. Герцог встал из-за стола и сел с нею рядом, привлёк нежно к груди, прижал к сердцу...

— Успокойся! Ты должна успокоиться... Подобное завещание... документ... об этом нельзя говорить... Где оно?

— У меня ещё нет его. Но оно существует. Его должны привезти из России сюда, тайно.

— Кто этим занимается?

— Моя сестра.

— Она ещё ребёнок!

— Она во многом взрослее меня, и это потому, что она проще меня. И покамест остаётся одно — ждать.

— Если бы ты предупредила меня, если бы ты предупредила меня...

— И что тогда? Ты бы не позволил? Запретил? Но, Фридрих, я согласна с тобой, я твоя жена, твоя герцогиня, я сама выбрала эту судьбу. Но наши дети, наш сын! Рождение не выбирают. Он родится не только герцогом Шлезвиг-Гольштайн-Готторпским, он от рождения будет претендентом на шведскую корону и наследником короны всероссийской!

— Да, это так, — обронил коротко и пасмурно. И внезапно посмотрел на неё пристально и даже с испугом, — Но, Аннушка! Ты так говоришь... Это... уже? Ты почувствовала?

— Нет, Фридрих. — И — очень мягко, очень женски: — Пока ещё нет. Но ведь это случится! Я знаю, у нас будет сын! Я чувствую... У меня чутьё...

Странное это чутьё, о котором говорил отец и которое является там, где его и не ждут, и не такое, каковым его ждут...

Анна шла в спальню, в их общую спальню. Мадам д’Онуа тёмною тенью отделилась от стены, бросилась, горбясь, протянула руки...

— Вы просили?! — почти требовательно. Женщина!

— Он напишет, попросит, напомнит. Но я не верю в освобождение. Это иллюзии...

— Но просьба, Ваша просьба будет исполнена?

— Да, да. Я и сама прошу...

Исхудалая старуха ушла, растворилась в полутьме...

Мавра Шепелева отсылала и отсылала цесаревне Елизавет Петровне подробные письма. Писала бойко и скоро. Описывала местную знать (были и милые люди, были), рассказывала о местных развлечениях, о гостях... Маврушка была, что называется, «шустрая», да и привязана была к Елизавет Петровне. И старалась в письмах острить, шутить, веселить цесаревну, которой не так уж сладко приходилось. Вести доходили. Жених, епископ Любекский, скончался простудною горячкой. Герцогиня отписала младшей сестре утешительное письмо. Чьей-то теперь невестой будет объявлена Елизавет? Как всё это трагикомично и унизительно!.. А впрочем... Утешая сестру, Анна писала о славной Елизавете английской: после смерти отца, славного и жестокого Генриха VIII, Елизавете пришлось влачить жалкое существование, бороться за корону, и она перебывала невестой многих принцев и королей, но в конце концов сделалась правительницей великой державы английской...

Анна откинулась на стуле, сощурилась на исписанный плотный бумажный лист. «И что это я пишу? Елизавета I английская!.. Прославленная королева... Конечно, чудесный утешительный пример для моей Лизеты!.. Будто я желаю ей царствовать! Будто я хочу видеть её, её, на троне всероссийском! Но неужели и это мне предстоит? Соперничество с младшей, родною сестрой! Мне? Моим детям? Нет, нет, всё устроится к лучшему. Не дай Бог дожить!..» И вдруг Анна почувствовала — о, чутьё! — и почувствовала странное как бы прикосновение — словно бы рука судьбы оттиснула свою печать: «Исполнено...» Похолодели виски...