Фаина Гримберг - Гром победы

Наташа засмеялась. Она смеялась тихо, глаза её по-прежнему не смеялись. Кажется, эти глаза никогда не смеялись.

— Уж ты сказала, Дашенька! С бриллиантиком посерёдке!

— Или несходно?

— О, напротив! — В комнату вошла служанка, и цесаревна заговорила по-французски.

Дарья оборотилась к вошедшей:

— Что тебе?

— Карета... За Их высочеством... как Их высочество изволили приказать...

— Я передумала нынче ехать домой, — сказала цесаревна вошедшей девке, оживляясь несколько. — Пусть уезжает карета, сегодня я здесь ночую, — и по-французски своей собеседнице: — Ты согласна?

— Дорогая моя!.. А ты ступай. — Это уже относилось к служанке...

Но как попала Дашенька, южное растение, в холодную Москву? Да совсем просто. Ещё при Алексее Михайловиче картлийский (или, как на Руси говаривали, «грузининский») царь Вахтанг попросился в русское подданство вместе со своими землями-владениями и народом. Тогда же был отослан в Москву с большою свитой и многими приближёнными царевич Арчил Вахтангович в знак верности своего отца, нового русского подданника. Даны были ему волжские земли «в кормление». Вот от него и его спутников пошли грузинские роды на русской службе...

В этом доме Наташе нравилась особо приготовленная пища, приправленная какими-то неведомыми ей травами, и вкусное сладкое вино. А ещё нравилось вместе с Дашенькой разбирать сундуки её бабок и прабабок, вынимать и разглядывать диковинные драгоценные восточные, южные уборы...

Задушевная беседа продолжилась опять же по-французски.

— Значит, Катенька тебе видится алмазным цветком... Предположим! А я?

— Ты? Ты роза, ещё не до конца распустившая лепестки, махровая чайная роза...

— Ты льстишь мне...

— Если желаешь знать, я всего лишь повторила слова другого человека...

— Другого человека? Кого-нибудь из Долгоруковых? Нет, прошу тебя, не надо! Я рассержусь! О! Весь этот разврат придворный... Но знай, меня они в это не втянут. И я лучше уйду в монастырь, лучше зачахну в самых дальних покоях в посте и молитвах, но женою этого ужасного Ивана я не буду!

— Какие подозрения, Натали! Откуда? Я могу так легко рассеять твои страхи. Если бы я знала, что у тебя на душе, я бы давным-давно успокоила тебя.

— Это и сейчас не поздно сделать. — Цесаревна ещё посерьёзнела.

— Но мне странно, что ты не знаешь этого!

— Чего же я не знаю?

— Твой ужасный Иван просто-напросто влюблён! И представь себе, не в тебя!

— «Мой Иван»! И в кого же? И вправду интересно. И я не знаю...

— Это всегда так: ни о чём не подозревает именно тот, кого это вплотную касается!

— Но в кого же он влюблён, этот чудак?

— Теперь, когда он тебе уже не страшен, ты зовёшь его «чудаком». Я не удивлюсь, если дело дойдёт и до «милого», «дорогого». А там и влюбишься, и будешь страдать от неразделённой любви!

— Насмешница! И как же он не чудак? Он чудак и есть. Недавно брат мне рассказал прекомичный случай. Надобно было подписать смертный приговор преступнику, брат садится, берёт перо. И вдруг Иван быстро наклоняется и кусает его за ухо. Вообрази! Укусил чуть не до крови! Брат вскрикивает. И тогда любезный Иван с важностью объявляет: «А когда голову отрубают, тогда ещё больнее!» И, разумеется, смертный приговор остаётся неподписанным!.. Чудак!..

— Хотела бы я узнать, в какую сумму золотом обошлась родным преступника эта шутка!

— Ах нет! В том-то и вся острота, что освобождённый преступник — простой мужик, убийца из ревности!

— Сказка! Неимоверно!

— Однако в кого же он влюблён?

— В малютку Шереметеву. И говорят, с полной взаимностью. Такая любовь! Скоро о них начнут складывать поэмы!

— Я рада...

— Не вижу особой радости на твоём личике.

— Но ты же знаешь, я не люблю открытого смеха во весь рот. Я не Лизета!

Дашенька скорчила гримаску.

— Я могу тебя утешить лишь одним, Натали. И мне остаётся лишь завидовать чужой взаимной любви. И не знаю, сколько ещё времени это продлится! А всё же... позволь тебе сказать: ты завидуешь напрасно.

— Если ты хочешь снова попытаться и пересказать мне чей бы то ни было комплимент, ты стараешься зря. Я не отвечу никому. Этот омут разврата не затянет меня. А кстати, кто же сравнивал меня с розой?

— Но, Натали, а как же омут разврата?

— Я просто желаю знать, кого мне надо особенно остерегаться. Вот и всё!

— Хорошо, я не стану мучить тебя. Это испанский посланник де Лириа.

— И кому он это говорил?

— Кому? Всем! Волконской-старой, и Волконской-молодой, и обеим Голицыным... Все слышали. Но тебе не следует опасаться. У него самые честные намерения.

— Ты снова шутишь...

— Нет, это всё то же положение, когда знают решительно все, кроме той, кого это касается, то есть кроме тебя.

— И чего я не знаю на этот раз?

— Сватовства к тебе испанского принца!

— Боже мой!

— Натали! Тебе дурно? Прости меня! Я напугала тебя?

— Нет, нет, со мной всё хорошо. Но я должна... я хочу сказать тебе... Я знаю. Герцог де Лириа имел со мною конфиденциальную беседу. Более того, у меня есть портрет принца.

— И ты молчишь! И ты ничего не говоришь мне, своему лучшему другу!

— Ты вправе сердиться. Но... это было так неожиданно... Я не могла об этом говорить. Даже тебе. И теперь я прошу тебя: это надо покамест держать в полной тайне...

— Но как бы я желала увидеть портрет! В кого же влюблена моя серьёзная Натали?

— Влюблена? В портрет? Я могла бы сейчас отшутиться, но, должно быть, моя серьёзность и погубит меня. Да, ты права, именно влюблена. И если ты хочешь увидеть его — смотри!

Глаза Дашеньки, яркие от природы, заблестели ещё ярче. Наташа скользнула тонкими пальчиками в кружева, обрамлявшие четырёхугольный, чуть скошенный с изяществом вырез платья. Явился медальон на тонкой цепочке. Наташа не выпускала его из рук. Дашенька разглядывала изображённого юношу.

Прелестной грузинке он показался слишком бледным, и щёки слишком впали, и губы тонки, и волосы... почти белобрысый... Нет, она не могла понять, что нашла в нём Натали...

— Он удивителен, не так ли? — спросила Натали с обычной своей серьёзностью.

— Да, я бы сказала... — Дашенька не находила слов для естественной похвалы. И обрадовалась, когда нашла совсем внезапно. — В нём чувствуется происхождение, истинная знатность, право!

— Ум! Тонкость чувств! Вот что я вижу на этом портрете. — Натали бережно скрыла медальон на прежнем месте. — Утончённый ум и богатство утончённых чувств...

— Ты будешь счастлива, я верю.

— А ты поедешь со мною? В Испанию! Герцог рассказывал мне, там необыкновенно красиво, такие старинные дворцы, фонтаны...

— Как в Петергофе?

— Нет, лучше! — убеждённо возразила Наташа. — В Петергофе всё совсем новое, а там старинное.

— Ты соблазняешь меня. Разумеется, я поеду, если ты не забудешь обо мне...